Проклятый город - Павел Молитвин Страница 36

— Прозит, — покорно отозвался Лев, вливая в себя стакан сорокапятиградусного пойла.

— Сигаретку дать? Не в то горло пошло? Ну так не куксись тогда, словно клопа проглотил. На вот, прополощи горло.

Игорь Дмитриевич поставил перед Ященко початый пакет яблочного сока и подумал, что стареет и становится непозволительно сентиментальным. Гнать бы ему поганого подсыла в шею, а он водку на него переводит. Страшная вещь одиночество. И непонятно, как это он вдруг один остался? Всегда друзья вокруг были, женщины. А теперь, извольте радоваться, с мцимовским прихвостнем вечер коротать приходится…

— Ты вот умный. Совестливый. Башковитый. Отчего же сидишь в своей бронированной норе один как перст? Из милости, между прочим, сидишь, не по карману тебе этакая нора, — сказал Лева, на щеках и лбу которого после выпитой водки выступили багровые пятна, которые Снегин шутя называл «боевой раскраской». — Не нравится тебе принцип: «Сам живи и другим не мешай». А кто внакладе окажется? Ты и твои клиенты! Эвридике с Радовым и его шпаной в Питере не отсидеться. Рванут за кордон, тут их голубчиков и перебьют. Смерть девочки этой на тебе будет! И клиент тебя за такую помощь не поблагодарит. Не-ет! Проклянет страшным проклятием. За то, что мог спасти, да через застарелые обиды переступить не пожелал.

— Тебе бы, Лева, не переговорщиком, а проповедником быть. Очень уж ты воспламеняешься, — медленно проговорил Снегин, с ужасом сознавая, что в чем-то Ященко, безусловно, прав. Ребят из Морского корпуса ему не спасти. Но ведь об этом его пока никто и не просил! А Эвридику…

— Стало быть, сдам Радова с компанией, и будет Эвридике позволено убраться из Питера? И обвинение в том, что она является пособницей террористов, с нее снимут?

— Ну, ясен месяц! О чем речь! — оживился Ященко.

— О том, что убить-то ее пытались до того, как она попала к Радову! — рявкнул Снегин. — Что-то она этакое узнала, от мужа, надо думать. Что-то, о чем знать ей не положено и с чем МНИМ ее из своих лап не выпустит!

Лицо Левы на мгновение застыло, и Снегин похвалил себя за догадливость. Пущенный им на авось шар лёг точно в лузу. Впрочем, так ли уж на авось? И что пользы ему от того, что он расколол Ященко, которого мог бы вообще не пускать в свою берлогу? Хотя, не пригласи он его, реакция МЦИМа была бы жестче и стремительней. Или он опять себя обманывает и пригласил Леву, чтобы было с кем словом перемолвиться? Может, и правда, пора линять отсюда в дальние страны, чтобы начать там все сызнова?..

— МЦИМ отпустит ее. Если она пообещает…

— Отпустит. Промыв мозги и поставив блок, — прервал Ященко Игорь Дмитриевич. — Уж мне-то, Лева, ты можешь не парить.

— Ну что ж, процедура эта не столь рискованная, как принято думать. Забыв о случившемся с ней в Питере, Эвридика будет счастливее, чем теперь. Ты выполнишь свои обязательства, получишь от клиента гонорар и обещанную помощь МЦИМа… Нет-нет, больше мне не наливай!

— Брось, Лева! Не серди меня. Ты что, и впрямь думал, будто я приму твое предложение? Достало, значит, мозгов вычислить, что Радов выйдет на меня, и не хватило сообразительности понять, что я не предам доверившегося мне человека? Лева, ты меня разочаровываешь!

— Ну вот, так хорошо начали, а ты опять в бутылку полез. Валера вот, друган твой, тоже ведь когда-то тянул против нас. Но сумел же пересмотреть свои взгляды! Признал ошибки и трудится на нас усердно, в славе и почете. Вот и ты мог бы…

— Брось, Лева. Давай-ка я тебе лучше веселую байку расскажу. В детстве вычитал, а поди ж ты, до сих пор помню. Убеждает монах-миссионер индейца отказаться от гнусной своей, порочной, ошибочной веры и принять христианство. Дескать, я тебя тогда и от пыток, и от сожжения на костре спасу, а после смерти попадешь ты в рай, где будешь вкушать вечное блаженство в кругу праведников. Упрямый же индеец, вместо того, чтобы восчувствовать и проникнуться, спрашивает: «А есть в раю испанцы?» — «Есть, — отвечает монах, — как не быть! Но только хорошие». Призадумался индеец и говорит: «Самые хорошие испанцы — дрянь люди! Не хочу с ними встречаться. Не надо мне вашего рая, лучше уж я в костре сгорю».

— И надо тебе гореть?

— Зазря бы не хотелось. А за дело — оно вроде и не обидно.

— Наливай, — решительно сказал Ященко, выколачивая из пачки очередную сигарету. — За тебя. За твою дурость. Нахальство. За бесстрашие твое. Если бы не такие сумасброды, остался бы я без работы, а моя семья без хлебушка с маслом. Ты хоть знаешь, что о тебе в нашей конторе легенды рассказывают?

— Знаю, — без улыбки ответил Снегин. — Знаю даже, что ты один из тех, кто их сочиняет. Это ты пустил утку, будто после моей смерти или исчезновения собранный мною на МЦИМ компромат попадет в средства массовой информации, в Интернет и еще бог весть куда?

— Нет, не я. А почему утку? Разве нет у тебя компромата?

— Есть, — с показной неохотой подтвердил Снегин, усиленно распускавший слухи об имевшихся у него документах, изобличавших будто бы МЦИМ во всех смертных грехах. — Ладно, Лева, чем перетряхивать старое белье, расскажи-ка мне лучше, что нового слышно у вас об ихтиандрах?