Тринадцатый апостол - Юрий Манов Страница 35

Семенов попробовал пошевелиться. Руки связаны крепко, умело. Сколько же он был в отключке? Час, два, день? Может быть. И где он сейчас? Что-то вроде подвала, холодно…

Последнее, что он помнил, истошный визг Тулина: «Серега, Серега, на крыше с базукой, сними его!»

Нет, не успел он снять гранатометчика. Вспышка, дым, гарь и мертвые глаза Володьки в мерцании экрана бортового компьютера.

Наверху загремело, открылся люк, и из светлого квадрата выпала веревочная лестница.

— Эй, апостол, давай, лезь сюда.

— У меня руки связаны.

— Знаю, суй их в лестницу, вытянем.

Семенова выволокли наружу, и он зажмурился от яркого дневного света.

Фрязин сидел за простым дощатым столом, на углу которого попискивала рация, крутил в руках блестящие дужки стетоскопа и в упор разглядывал Семенова.

— Так это ты «крыса»? — сказал наконец Семенов.

Лепила усмехнулся:

— А ты так и не догадался?

— Трудно было предположить. Врач все-таки, человек самой гуманной профессии. Так вот откуда в Поездке столько наркоты, а я — то подозревал одного из апостолов.

— Ты всегда был слишком туп, Семенов. Мы тебе подкинули все улики, что «крыса» — Буткевич, а ты даже следствие не начал. Мы поэтому и Нырка твоего не трогали. Ну, признайся, подозревал Буткевича?

— Подозревал, — не стал отпираться Семенов. — Но при всех своих недостатках у Буткевича было одно достоинство, которое снимало с него все подозрения.

— И какое же? — усмехнулся Лепила.

— Он вас, мразей, ненавидел! Ты знаешь, Фрязин, я очень обрадовался, когда тебя здесь увидел. Меня все последнее время мучила мысль, что среди наших апостолов была «крыса». Понимаешь? Каждый день, каждую ночь мучила. Они уже умерли, почти все умерли, и Стрелец, и Мариванна, и остальные, Буткевич с Абрамяном в госпитале, а остальные там… Но я и во сне думал: «Господи, неужели с нами была „крыса“?» И вот ты меня успокоил. Когда знаешь, что «крыса» — не апостол, а ты, мразь, умирать не страшно…

Фрязин помрачнел:

— Ты не только туп, Семенов, но и необучаем. И упрям не в меру, очень уж любишь навешивать ярлыки. Но забыл, что ты уже не судья, а, наоборот, подсудимый. И не тебе судить, кто мразь, а кто нет.

— А что тут судить, Фрязин? Ты — предатель, изменник. Двойной изменник, ты изменил присяге Родине, клятве Гиппократа. Нарушил заповедь: «Не навреди!» А ты колол уркам героин, продавал им наркоту. Классно придумано, под видом медосмотра герыча в венку, вроде как витаминчик вколол. Ай, молодца!

— Кто бы говорил! А ты, Семенов? Разве не ты нарушал главную заповедь: «Не убий»?

— Я выполнял закон!

— Какой на хрен закон! Кто их придумал? Для кого? Что вы, апостолы, делаете? Вывозите из крупных городов «криминальный и нежелательный элемент», а на самом деле — людей, которые просто хотели выжить. Жить нормально в государстве, поделенном между «жирными котами», бандитами с депутатскими мандатами и олигархами, просто раньше других понявшими, для кого она придумана — приватизация. А ваше ЧП — просто попытка чиновников оттяпать у них часть пирога, и все! Все, Семенов! Ты тупица, если до сих пор не понимаешь этого. Да ты и есть тупица!

— А ты, блин, гений. Конечно, торговать наркотой — гениальный способ обогатиться. И где же ты собираешься истратить накопленное? Свалишь в Штаты? В Европу? К китаезам как политический беженец?

— Ты дурак, Семенов! Ты еще не понял, что никуда я сваливать не собираюсь. Мы организуем здесь общество, новое общество свободных и сильных людей.

— Ну да, конечно, вольная пиратская республика и армия батьки Махно в одном флаконе. Помню, в школе проходили. Только у пиратов, ты знаешь, хоть признаки благородства встречались, если, конечно, книжкам верить. А судя по тому, что вы натворили в поселке Хвойном, с вашими же товарищами-казаками…

— Да пошли они! — крикнул зло Лепила. — На словах о свободе болтают, а на деле — работорговцы, батраков в цепи на ночь заковывают, хуторяне хреновы.

— Вы-то, конечно, в цепях не держите, вы, как «духи», выкуп берете.

— Знаешь, Семенов, я от тебя устал. Я думал, ты — сильный человек, ставший рабом общества в силу обстоятельств, а ты раб по сути… Ты любишь судилища; хорошо, завтра тебе будет суд, адвоката я тебе не обещаю, а вот прокуроров будет сколько угодно… Жить хочешь? — неожиданно спросил Фрязин.

Семенов вздрогнул от неожиданности.

— Выкладывай мне все про зернолет, и я устрою тебе побег.

Семенов аж присвистнул:

— Так вот в чем дело, доктор Фрязин решил сорвать большой куш. Ваша свободная пиратская республика решила обзавестись своими военно-космическими войсками? Знаешь, Лепила, это я от тебя устал, мне твоя рожа противна, да и тошнит от тебя.

Фрязин встал:

— Дурак! Завтра тебе развяжут язык, будь спок! Один укольчик, — Лепила показал ампулку, — и ты расскажешь все! Все, что знаешь. А потом мы тебя будем судить и поджарим. «Орлеанскую деву» смотрел? У тебя будет возможность пережить ее ощущения, глянь…

Семенов подошел к окну: трое верзил устанавливали вертикально столб на дощатом помосте. Но на них Семенов не смотрел, его интересовало другое: десяток снегоходов у дома с вывеской «Салун» и голой бабой на витрине, вертолет на крыше ангара, две пулеметные вышки…

* * *

— Послушай, — услышал Семенов сквозь сон. — Ты можешь развязать мне руки?

Семенов открыл глаза, огляделся. Ни хрена не видно, лишь в глубине подвала ярко горели две голубые точки. Он попробовал пошевелить руками, нет, освободиться вряд ли удастся. Тогда, может быть, получится узнать, где он находится.

— Слушай, где мы?

— У плохих людей.

— Что значит «плохих людей»? Урки, бандиты, мятежники?

— Эти люди скверные и жадные, — спокойно объяснил неизвестный.

— А ты кто?

— Зови меня Седой.

— Седой так Седой. Как ты сюда попал?

— Меня поймали в лесу. Сетями. Я не успел спрятаться.

— Ты знаешь, кто здесь главный?

— Да, его называют Лепилой.

— Лепилой? Он что, врач?

— Да, кажется, врач.

— Значит, эта гнида здесь главный?

— Нет, главный здесь человек по имени Чума. Он очень скверный. Но он сейчас в отъезде, и его ждут завтра.

— Так вот почему меня собираются поджарить завтра.

— Поджарить? То есть бросить в огонь?

— Да, как Жанну д’Арк.

— Жанну?

— Брось, ты что, в школе не учился?

— В школе? Не-е-ет, не учился.