Рождение Клеста - Анатолий Ключников Страница 35

Девушка и правда постепенно успокоилась.

Чем дальше мы отъезжали от города, тем, казалось, злее становились комары и всякие голодные мошки. Солнышкины снадобья нам очень пригодились: она натёрла нас из одного горшка густым отваром, и нам сразу стало легче. Правда, вечером наша кожа покраснела и чесалась, но на такой пустяк нам жаловаться вообще не пристало, раз уж мы спаслись от поедания живьём всяким гнусом.

Помню наш самый первый совместный обед в той дороге. Мы завернули в тень деревьев и выложили из мешков те припасы, что нам Солнышко с Ухватом приготовили. Пока друзья раскладывали скатерть из пыльной мешковины, я аккуратно переложил золотые монеты из разбитого горшка в другие. Черепки же решил из телеги не вытряхивать, чтобы, в случае чего, сказать: мол, лекарства везём — видите, вот один горшок недавно разбился, и отвар разлился.

Что может быть лучше еды на свежем воздухе? Особенно тогда, когда ты молод, и когда целые сутки жил в нервном напряжении. В котелке варилась похлёбка, сладко дымил костерок, весело щебетала Солнышко; стояла теплынь, заполненная треском травяных насекомых и жужжанием трудолюбивых пчёлок. Распряжённая лошадка паслась себе мирно на медвяных травах, дёргая кожей и изредка обмахиваясь хвостом, отпугивая приставучих кровососов. Мы избежали самого худшего, тоскливое безденежье нам не грозило (с таким-то грузом!) — что ещё надо человеку для ощущения всемерного счастья? Хороших друзей? Лучше, чем Солнышко и Малёк, у меня никогда друзей и не было и теперь, на старости лет, уже и не будет. Уверенности в завтрашнем дне? — мы были совершенно уверены, что будем жить вечно. Поручение нам не казалось невыполнимым, и нас тогда охватило стойкое убеждение, что лично для нас всё закончится хорошо.

Самым трудным мне показалось запрячь Милягу обратно в телегу. Мы с Мальком с непривычки употели вусмерть, а Солнышко хохотала над нами до судорожной икоты, держась за живот. Лошадка упрямо мотала головой, фыркала, переступая с ноги на ногу. Ухват в сарае учил нас запрягать лошадь, но учёба прошла только накануне отъезда, и мои руки ещё не привыкли ко всем нехитрым вроде бы манипуляциям.

Правда, ну что тут мудрёного? Надеваем на лошадь узду, седелку, хомут. Седелку кладем примерно на нижнюю половину холки. Если вы положите седелку полностью на холку — это будет слишком высоко, если за холкой на спину — слишком низко.

Хомут сначала переворачиваем клещами вверх, надеваем на голову, в верхней (самой узкой) части шеи хомут переворачиваем в сторону гривы обратно клещами вниз, спускаем на плечи, выправляем гриву из-под хомута.

Потом кладем шлею на холку и расправляем её в сторону крупа, пристегиваем пряжки шлеи к ремешкам на хомуте. Если на хомуте только верхний горт (ремень для пристегивания шлеи), то пряжки бокового ремня пристегиваем за основание гужей. Подгоняем шлею по размеру так, чтобы между ободочным ремнем и седалищными буграми проходила ладонь.

И всё — осталось только завести лошадь в оглобли. Правда, это можно сделать тремя способами…

— Я тебя, скотина, на колбасу продам, — пообещал коняге разозлённый, уставший Малёк от чистого сердца, хлопнув её ладонью по шее, — и после этого работа как-то сама собой быстро закончилась.

Из-за этой непредвиденной возни мы прибыли в первую деревню, стоявшую в плане Ухвате, слишком поздно. Крестьяне, летом работавшие дотемна, — даже они уже все успели завалиться спать. Мы переполошили всех собак, выслушали ругань нескольких хозяев, пока, наконец, не нашли место ночлега у какой-то древней бабки. Наших сил едва-едва хватило на то, чтобы распрячь Милягу. Малёк притащил на ночь два ведра колодезной воды, которой мы собирались поить лошадь лишь утром, так как она оказалась слишком уж холодной: такую давать ей никак нельзя, а то околеть может, когда уставшая. Дать овса мы не могли: безлошадная бабка его не имела, но отсыпала нам моркови, а ещё у неё имелась яблоня-скороспелка, так что милягино брюхо на ночь всё-таки хоть чем-то заполнилось.

Когда мы с другом завершили все хлопоты, Солнышко уже давно спала у бабки в доме. Нам же пришлось завалиться на сеновал, где мы задрыхли, как убитые.

Утром мы, быстро позавтракав всухомятку, запивая еду вчерашней водой, уже почти собрались отъезжать, как вдруг наша хозяйка принялась слёзно причитать:

— Дочка, родненькая, уж ты мне помоги, а? Да я за тебя Пресветлого потом всю жизнь молить буду!

Оказывается, наша «дорожная байка» сработала даже слишком хорошо… Недалёкая бабка вообразила, что наша подруга — чуть ли не святая целительница, и теперь умоляла её вылечить ей спину. Вот так сразу: бери и лечи.

Я, проклиная девичью болтливость (хотя девушка, скорее всего, была не при чём), пригляделся к старухе повнимательней. Ну, да: коричневые, иссохшие от работы и жизни руки с широкими, натруженными ладонями, такое же коричневое лицо, потемневшее от беспощадного летнего солнца и старческих пигментных пятен. Вся её кожа — в дряблых морщинах: бабка, похоже, самую тяжёлую крестьянскую работу давно уже не выполняла. Широкое, добродушное лицо с широким носом и двойным подбородком: когда-то хозяйка была довольно упитанной женщиной.

Старуха ощутимо горбилась, придерживая поясницу. Что ж, обычная такая крестьянская болезнь. Но ведь наша Солнышко, которая, глазом не моргнув, заштопает самую страшную открытую рану, — она ж по таким хворям не мастак! И что теперь нам делать, как врать и выкручиваться? Похоже, даже бесшабашный Малёк проникся ситуацией и как будто кол проглотил, выпучив беспомощно на девушку глаза. Наша байка предполагала, что в каждой деревне мы будем говорить: мол, едем на постоянное жительство в другую, причём стоящую в стороне от нашего настоящего пути. Но мы как-то не подумали, что к нам начнут в первый же день приставать, требуя исцеления… У них тут что, со своими знахарями совсем туго?

— Конечно, бабушка, ну, конечно, помогу! — воскликнула жизнерадостная Солнышко, широко улыбаясь, сверкая жемчужными зубками. — О чём речь?!

Она сорвалась с места и бросилась к телеге:

— Ребята, помогите принести пару кувшинов…

Ах ты, мать честная! А ведь в наших горшках не только адское варево, но и кое-что другое… Я судорожно выдохнул; было видно, что и Малёк опустил плечи, выпуская воздух. Чёрт, чёрт, чёрт! Мы вязли в знахарстве всё глубже и глубже!

Однако, мы послушно понесли два горшка в дом, вслед за девушкой, и поставили их там на стол. Солнышко мигом откупорила один из них, окунула в него пальцы и лихо брызнула жидкими пахучими каплями в печь, на тлеющие угли, задвинув потом заслонку, чтобы дым в трубу не вытягивало.

— Мальчики, уходите. Я сейчас колдовать буду. Потом сама позову, как всё закончится.

И даже в спину нас подталкивала, к выходу. Она казалась возбуждённой и воодушевлённой; черепушки весело болтались на её шее, постукивая по её пышным булочкам.

— Да уж, шустрая девка, — сказал я, сидя на крылечке, и рисуя кончиком башмака, подаренного Ухватом, короткие линии в пыли.

— Она хорошая, — сказал вдруг Малёк, и я изумлённо на него вытаращился: уж не ослышался ли я? И это правда тут сидит мой циничный друг, а не его морок?