Сны замедленного действия - Владимир Леонидович Ильин Страница 34

– Я готов дать любую расписку, – бурчит сердито Круглов, не глядя на меня. – В конце концов, вы не имеете права!.. Как отец я вправе решать, где ему находиться: тут, в этом вонючем боксе, или дома!

Пожимаю плечами:

– Поймите, это от меня не зависит, Константин Павлович. Идите к заведующему, пусть он принимает решение…

Видимо, пора настроить Завьялова в духе непреклонного отказа всем поползновениям родственников забирать Спящих из больницы. Мне это невыгодно. Да и сомнительно, что родные стены им помогут…

А ведь отсутствует не кто иной, как Быкова.

В ответ на мой вопрос Круглов нехотя поясняет, что когда он пришел, девушки в палате уже не было.

Черт знает что! Не больница, а художественная самодеятельность в колхозном клубе!..

Разыскиваю Шагивалеева, который в это время проводит утренний обход.

Он сообщает, что девушку накануне вечером вновь поместили в реанимацию.

– Зачем? Состояние ухудшилось?

– Да нет, – качает головой Ринат. – Просто у реаниматоров возникла одна идея, как следует выводить человека из подобной комы, и они решили попробовать…

Так-так. Вот мы и дожили до великого момента. Еще немного – и тела Спящих отдадут в местное медучилище в качестве наглядных пособий. А там, глядишь, и недалек тот час, когда кому-нибудь придет в голову гениальная идея вскрыть их череп, чтобы исследовать мозг. Причем без наркоза – зачем напрасно расходовать анестезирующие средства!..

– Вы что, с ума посходили? – не сдержавшись, шиплю я. – Да кто вам дал право?!

– Ну, чего ты шумишь, Лен? – грубовато останавливает меня Шагивалеев. – С точки зрения закона мы ничего не нарушаем. В конце концов, и родственники Быковой дали письменное согласие…

Перед моим мысленным взором возникает лицо сестры Юли, поблескивающее золотой оправой очков.

Все ясно. Моя попытка воззвать к совести этой холеной сволочи дала прямо противоположные результаты. «В поликлинику вас надо сдать, на опыты», как говаривал почтальон Печкин в известном «мультике». Похоже, Аллочкой Быковой руководили те же побуждения, когда она давала письменную индульгенцию реаниматорам-экспериментаторам.

Наверное, вслух я выразился не столь литературно, как следовало ожидать от сотрудника Академии наук, судя по побледневшему лицу Шагивалеева и невольно съежившейся свите женщин в белых халатах вокруг него.

Но реакция этих людей на мои слова меня сейчас не интересует.

Несусь на всех парах в реанимацию, прыгая на лестницах через три ступеньки и чудом не сшибая с ног попадающихся навстречу людей. Дежурная по реанимации пытается меня остановить, бормоча, что посторонним вход в операционную вообще воспрещен, а сейчас – в особенности, поскольку там сейчас проводится сложнейшая операция. Не собираюсь ничего доказывать церберше в белом халате, а просто отталкиваю ее и под истошные крики устремляюсь по коридору, в который выходят двери операционных с матовыми стеклами.

За одной из дверей слышатся приглушенные голоса. Влетаю внутрь и вижу, что не ошибся.

Вовремя я подоспел.

Потому что «сложнейшая операция» на самом деле оказывается изощренной медицинской пыткой.

Над телом Быковой, распростертым на операционном столе-каталке под беспощадным светом бестеневых ламп, склонились две фигуры в зеленых комбинезонах и дезинфекторских масках. В глаза бросается то, что руки и ноги студентки зажаты специальными захватами, напоминающими наручники. Как в фильмах про маньяков-садистов… Правда, крови нигде не видно, но меня это не успокаивает, поскольку на экране осциллографа, регистрирующего работу сердца и мозговую активность пациентки, тянется сплошная линия.

Остановка сердца – это ясно даже дилетанту.

– Что вы делаете? – вырывается возглас из моего горла.

Люди в масках с досадой оборачиваются ко мне.

– Как вы сюда попали? Кто вас пустил? – спрашивает один из них. В его руках – пластины дефибриллятора-разрядника, назначение которого известно любому, кто смотрел хотя бы один фильм про врачей. – Немедленно выйдите из операционной, вы мешаете нам работать!

Прикрыв глаза, считаю мысленно до десяти. Потом, стараясь не поддаваться эмоциям, медленно говорю:

– Если вы сейчас же не прекратите эти варварские эксперименты, я для начала добьюсь, чтобы вас уволили. А если больная умрет – чтобы вас судили за преднамеренное убийство!

– А, так это ж ученый муж из Москвы, – сообщает своему напарнику второй тип, вооруженный устрашающего вида шприцем. – Испугался, наверное, что лишится материала для своей диссертации!..

Дверь позади меня с грохотом распахивается, и в операционную врываются два огромных силуэта в желтых костюмах и шапочках того же цвета. Санитары, явно намеревающиеся исполнить по совместительству функцию вышибал.

С детства не люблю, когда меня хотят схватить и тащить.

Поэтому, когда санитары устремляются ко мне, я приступаю к активному сопротивлению. Короткий удар локтем под ребра одному, который тянет ко мне свои огромные лапищи, и когда он сгибается, хватая ртом воздух, – удар ногой с разворота в район крестцового отдела позвоночника. Второй, пытавшийся облапить меня сзади, получает удар каблуком по колену и отлетает в угол после броска с подсечкой.

Сжав кулаки, приближаюсь к операционному столу, и изверги в масках с испугом пятятся от меня. Разумная тактика. Когда я зол, то не терплю, когда мне перечат или сопротивляются.

Зловещая линия на экране тянется сплошной белой чертой.

Неужели поздно?!

– Выводите ее! – сквозь зубы командую я людям в зеленых одеяниях. – Вы что, не видите, что она уходит?!

– Клиническая смерть длится всего четыре минуты, – пытается возразить обладатель шприца. – Может быть, подождем еще немного?..

– Я сказал – выводите! – уже в полный голос рычу я и подкрепляю свои слова соответствующими жестами и мимикой. – Убью!..

Врачи послушно возвращаются на свои места, и человек со шприцем делает Быковой укол. Длинная игла вонзается в грудную клетку. В то место, где у всех нормальных людей находится сердце.

Тело, лежащее на столе, вздрагивает, но не от боли – от сильного толчка. Так реагировало бы бревно на удар топором.

Горизонтальная линия на мониторе продолжает тянуться в бесконечность, как схематическая траектория звездолета, пронзающего пучины дальнего космоса.

– Ни фига себе! – по-детски удивляется один из силуэтов врачей. – Первый раз вижу, чтобы стимулятор Крединга не действовал!..

В дело вступает реаниматор, вооруженный пластинами дефибриллятора.

– Заряд! – командует он. – Руки!..

И прижимает пластины к груди Юли. Короткий сухой треск. Отвратительный запах паленой плоти. Девичье тело, кажущееся по-детски беззащитным из-за выпирающих ребер, сотрясается, но проклятая линия упрямо продолжает зачеркивать жизнь. Линия смерти-не зря ее так называют медики…