Легаты печатей - Андрей Валентинов Страница 33

– Значит, так…

Я не торопясь встала, подождала, пока дуб догадается сделать то же.

– К вечеру узнайте имя жертвы. Делайте, что хотите, но узнайте. Тогда будем работать. А нет – катаю рапорт, что вы завалили расследование к чертовой матери. И еще. За полгода – это третье нераскрытое убийство. Понимаете? А из-за таких пинкертонов хреновых, как вы, до сих пор неясно, что это: то ли просто наша халатность, то ли…

Договаривать не стала, рассчитывая, что у «хренова пинкертона» все-таки хватит догадливости. А ведь дело – серьезнее некуда. Похоже, в отдельных случаях Егорьева стая теряет нюх. Об этом мне тоже сообщили в следственном отделе – по сугубому секрету. Вот и еще одна черточка…

2

После этакого разговора не грех было и остыть, но мерзавец-телефон опять звякнул, сообщив невероятную весть: подследственный Егоров просится на допрос!

Сезон чудес продолжался. Подследственный Егоров Алексей Владиленович, он же отец Александр, викарный священник Иоанно-Усекновенской церкви, на допросах молчал. Молчал мертво, даже не здоровался. Именно общаясь с ним, я впервые почувствовала себя инквизитором. И вот, пожалуйста…

Упускать подобный шанс воистину грешно, и я, ради такого случая, достала из шкафа кофеварку. Лень-матушка водит меня каждый раз в буфет, где кофе препаршивый, но тут я заставила себя вспомнить все тонкости, благо душистый перец и корица оказались на месте; да и старая кофемолка, спасибо Святому Филиппу Суздальскому, работала исправно. Как-то не удержалась, заглянула в святцы. Святой Филипп окончил свои дни во времена Симеона Гордого, и только здешняя епархия вкупе с заводом «Кондиционер» ведают, отчего именно ему выпало следить за работой бытовой техники.

– Добрый день, гражданка следователь!

Отвечать, отвернувшись к кофеварке, было неудобно. Пришлось заниматься акробатикой, дабы и кофе не расплескать, и вежливость проявить.

– Добрый день, отец Александр! Садитесь. Кофе будете?

– Благодарствую.

Так и не сообразив, благодарствую «да» или благодарствую «нет», я водрузила на стол две чашки, поставила сахарницу…

– Не трудитесь, гражданка следователь. Ни к чему.

И совершенно напрасно! Ради такого, как отец Александр, не грех и потрудиться. Мужчина он интересный, причем вовсе не старый, и сорока нет. Только глаза…

Почему-то не хочется встречаться с ним взглядом.

– Гражданка следователь, прежде всего приношу вам свои персональные извинения. Мой отказ отвечать на вопросы никак не был связан с вами лично.

Я кивнула, принимая извинения. Что это с ним? Взгляд прежний, острый, яркие губы знакомо поджаты…

– Хочу сделать заявление.

Он помолчал. Губы, и без того узкие, превратились в тонкую полоску.

– Продумав свое поведение, заявляю о своем полном раскаянии перед властями светскими и властями духовными. Признаю свою неправоту и прошу соответствующие органы определить мне должное наказание. Одновременно буду просить священноначалие простить мне грехи мои.

Я нерешительно достала бланк протокола, сняла колпачок с ручки.

– Так и писать, отец Александр?

– Да.

Я послушно заскользила пером по бумаге, но вдруг почувствовала – что-то не так. Вообще-то все так, завтра же дело можно отправлять в суд. Объективная сторона установлена, один из подследственных пошел на «сознанку». Это гораздо лучше для процесса: один беленький, другой черненький, одному – по полной, другому – условно…

– Нет.

Я отложила в сторону бумагу, вздохнула.

– Отец Александр! Объясните! Почему вы…

– Имеет ли сие значение, дочь моя? – теперь на его губах была грустная улыбка, совсем как у отца Николая. – Не в том ли работа ваша?..

Моя работа? Легко сказать!..

– Моя работа состоит не только в том, чтобы оформить протокол, отец Александр. Гражданин Рюмин, то есть отец Николай, вчера ясно и четко изложил свою позицию. Насколько я понимаю, это была и ваша позиция. Отец Николай считает, что здешние священнослужители впали в язычество; более того, призывают на помощь, извините, бесов…

– Он ошибается. Я тоже ошибался, дочь моя.

– То есть, – подхватила я, – вы признаете, что совершили преступление, подпадающее под соответствующие статьи уголовного кодекса?

Священник покачал головой, вновь усмехнулся – по-прежнему невесело.

– Ни я, ни отец Николай этого и не отрицали, дочь моя. Дело в ином. Мы считали, что принятые здесь обряды есть грубейшее нарушение канона, по сути – ересь, подобная ереси духоборцев Македония и Маркиона. Ради же спасения душ, нашему попечению вверенных, согласны мы были преступить законы гражданские…

– А сейчас? – не выдержала я. – Вы убедились, что упомянутые вами Македоний и, э-э-э, Маркион…

– Дело не в них. То, что творится здесь, без сомнения, ересь, но мы были неправы.

Оставалось задуматься. Духоборец Македоний вкупе со своим подельщиком Маркионом, ересь, нарушение канона…

– То есть вы согласны терпеть ересь? – поразилась я.

– Нет. Но это уже не имеет значения.

Я поняла, что начинаю сама становится если не еретичкой, то ведьмой, а посему предпочла взяться за протокол. Он вышел не особо объемистым, зато приходилось продумывать каждое слово. Интересно, неужели здешние бонзы все-таки пойдут на такой процесс? Город наш, можно считать, закрытый, но шум все равно будет.

И немалый.

– И все-таки, – не выдержала я, когда отец Александр, почти не читая, поставил свою подпись. – Объясните! Если не как следователю, то просто, как человеку! Я ведь тоже хожу в церковь!

Произнося это, я запоздало сообразила, что не заходила в храм Божий больше полугода. И вовсе не из забывчивости. В том-то и беда, что слушать наших пастырей, толкующих об устройстве жертвенных горелок-«алтарок» и наиболее рациональном использовании одноразовых икон, просто тошно. Наверно, потому меня так поразило внезапное раскаяние отца Александра.

Священник ответил не сразу. Наконец, вздохнул:

– Хорошо. Только объясню вам именно как юристу. Сейчас вы придерживаетесь действующих законов: конституция, уголовный кодекс, уголовно-процессуальный…

Я кивнула.

– А если, не дай Господь, война? Если на улицах начнутся бои?!

– Тогда будут действовать законы военного времени! – удивилась я, плохо понимая, к чему он клонит.

– Допустим. А если вы окажетесь в пустыне, в джунглях, среди диких зверей? Если вы даже не знаете, в какой вы стране, в каком времени? Вы ведь тогда просто начнете бороться за жизнь, не так ли? Всеми доступными средствами.

Почему-то сразу вспомнился Тарзан. В детстве зачитывалась.