Бегемот - Скотт Вестерфельд Страница 33

— Наверное, покидать гостиницу, когда всюду кишат германцы, не вполне осмотрительно? — Не дожидаясь ответа, Алек застегнул сюртук своего нового костюма. — Но германцы не знают, как я выгляжу, — продолжал он. — А османы даже не догадываются, что мы здесь.

Надев феску, он уставился на свое отражение в зеркале, ожидая комментариев. Но их снова не последовало.

— В этой одежде я выгляжу настоящим турком. — Алек перебросил кисточку с места на место: куда ее, налево или направо? — А если я и говорю по-немецки, то вполне сойду за простолюдина — дескать, какой я вам, в самом деле, принц?!

— В самом деле, принц, — отозвалось существо.

— Ну, это твое мнение. — Алек вздохнул.

Что это он завел привычку откровенничать со зверушкой? Быть может, она запоминает все его секреты. Впрочем, так лучше, чем делиться сомнениями с людьми. Была в этом существе какая-то мудрая умиротворенность, отчего казалось, что оно действительно слушает, а не просто выдает бессмысленные фразы, как попка-дурак.

Алек, еще раз оглядев себя в зеркало, повернулся к двери.

— Будь хорошим зверьком, и мастер Клопп придет и тебя покормит. И не ной. А я сразу назад.

Существо внимательно посмотрело на него, а затем как будто кивнуло.

— Сразу назад, — сказало оно.

Капрал Бауэр, тоже одетый в новую гражданскую одежду, дожидался в комнате, которую они с Клоппом снимали на двоих. Сам мастер всех механиков покидать гостиницу не рисковал: его слишком хорошо знали в технической среде жестянщиков, а в Константинополе было полно германских инженеров. Прошлой ночью на пути к городу Алек насчитал больше десятка строительных объектов, на которых красовался кайзеровский флажок с черным орлом на белом поле. В древних стенах города тут и там поблескивали новые дымовые трубы, жилы паропроводов, антенны беспроволочного телеграфа. Помнится, отец рассказывал, что Германия спонсирует политику «меканзимата» — механизации османского государства.

— Я по-прежнему считаю: дурная это затея, юный господин, — сказал Клопп, отвлекаясь от беспроволочного телеграфа и таблицы с комбинациями точек и тире.

— Да никто меня не узнает, — заверил Алек. — Отец предусмотрительно не допускал, чтобы я красовался на портретах или фотографиях. Никто за пределами семьи даже не знает, как я выгляжу.

— Лучше вспомните, что случилось в Линце!

Алек медленно выдохнул, припомнив тот случай, когда он, одетый простолюдином, впервые «вышел в народ».

— Да помню я, помню. Но тогда, Клопп, я по неопытности действительно держался как маленький принц. Однако разве с той поры я не пообтерся среди обычного люда? — (Клопп лишь пожал плечами.) — И уж коли мы собираемся скрываться на просторах Османской империи, нам необходимо узнать, чем дышит здешний народ. К тому же я единственный из вас, кто говорит на других языках, кроме немецкого.

Старик только посмотрел на него и отвернулся.

— Не могу оспаривать ваши рассуждения, юный господин, но по мне, так пусть бы шел кто угодно, только не вы.

— А по мне, так лучше б здесь был Фольгер, — тихо произнес Алек. — Тем не менее я буду в надежных руках. Ведь так, Бауэр?

— К вашим услугам, господин! — с готовностью вскинулся капрал.

— Да, вижу, — сказал Алек. — Кстати, пока помню: никаких мне «господинов» за пределами этой вот комнаты.

— Слушаю, господин! То есть… э-э… А как мне вас, осмелюсь спросить, называть?

— Ну, — Алек улыбнулся, — за турок нас все равно никто не примет, так что лучше подобрать какое-нибудь хорошее германское имя. Как насчет Ганса?

— Но это ж меня так звать, господин.

— Ах да, точно. — Алек кашлянул. Кажется, до сего момента он вообще знал капрала Бауэра только по фамилии. Следовало вначале спросить, как его зовут. — Ну, а если, скажем, Фриц?

— Так точно, господин! В смысле: да, Фриц! — отчеканил Бауэр.

Клопп на это лишь медленно покачал головой: хороши выходцы из народа, ничего не скажешь.

Гостиница находилась неподалеку от Большого базара — самого крупного рынка в Константинополе, — и улицы этим вечером были полны людей. Алек с Бауэром слились с толпой, высматривая место, где могут собираться и судачить меж собой германские рабочие.

Вскоре они оказались на самом базаре, в освещенном газовыми фонарями лабиринте лавочек и магазинов под высокими арочными потолками. Вразнобой, на десятке языков и наречий выкликали и нахваливали свой товар продавцы и зазывалы: кто лампы, кто ткани, кто ковры, кто шелка, кто украшения, кто выделанную кожу, кто машинные запчасти. Сквозь пестрое многолюдство флегматично трусили механические ослики; жарились на противнях каштаны; вращались на вертелах ароматные куски мяса и шаурма. На маневренных, похожих на стулья шагоходах разъезжали женщины в хиджабах и паранджах; по обе стороны от них шли усталые слуги.

Алеку невзначай вспомнилось, как он впервые, одетый «по-простому», очутился на рынке в Линце. В тот раз от толчеи и запахов ему сделалось дурно. А Большой базар выглядел вообще запредельно. Ароматы бесчисленных специй, благовоний и розовой воды мешались здесь с горьковатым табачным дымом, кольцами поднимающимся над булькающими водяными кальянами. Жонглеры и фокусники препирались здесь из-за места с гадалками, чревовещателями и музыкантами. На расстеленном прямо посреди проезжей части одеяле танцевали крохотные шагоходики, над которыми, скрестив ноги, сидел сонный амбал, а вокруг рукоплескала жадная до зрелищ разношерстная публика.