Звезда сироты - Алан Дин Фостер Страница 32

У транксов негнущиеся сочленения, но крайне уверенный шаг. Тем не менее заявление Флинкса заставило его инсектоидную спутницу споткнуться. Многолинзовые глаза пораженно уставились на него.

– Моего… что?

Флинкс поколебался, когда они еще раз свернули за угол. Интересно, насколько простирался в ширину этот подземный мир, гадал он. Наверное, на всю площадь острова?

– Я, может быть, неправильно понял произношение, – неуклюже стал оправдываться он. – Но разве вы не в родстве со старым философом Трузензюзексом?

– Повторите еще раз, – настойчиво попросила она. Он так и сделал.

– Вы уверены, что ударение на семейном слоге? – утвердительный кивок.

– Я не уверена, что "дядя" будет подходящим земшарским аналогом, но, да, мы состоим в близком родстве. Я несколько лет не видела Тру, со своего отрочества.

– Вы хорошо его знаете?

– Вообще-то, нет. Он был одним из тех детских богов, понимаете, взрослый, которому поклонялись другие взрослые? Как вам довелось познакомиться с ним?

– Мы не так давно были спутниками в одном путешествии, – объяснил Флинкс.

– Он, знаете, был эйнт, – задумчиво продолжала она. – Очень знаменитый, придерживавшийся очень спорных воззрений. Слишком спорных, по мнению многих в Клане. Потом я услышала, что он покинул Церковь…

Предложение быстро умерло.

– В Клане это не обсуждалось. Я практически ничего о нем не слышала с тех пор, как он много лет назад исчез и занялся частными исследованиями совместно с человеческим партнером по стингеру своей юности.

– Браном Цзе-Мэллори, – добавил, вспоминая, Флинкс.

Девушка снова чуть не споткнулась:

– Никогда не знавала человека столь наполненного нектаром неожиданного. Вы странное существо, человек Флинкс.

Когда поднимался вопрос о его странности, это всегда было подходящим моментом сменить тему.

Он показал наверх:

– Так значит, Архивный Корпус над землей немногим больше, чем камуфляж настоящего центра Церкви.

– Я… – она посмотрела вперед, и Флинкс заметил, что Советник не упустил ни единого слова из их разговора, судя по быстроте, с которой он ответил.

– Валяйте, скажите ему, падре-элект. Если мы не скажем, он, вероятно, все равно угадает это. Как насчет этого, сынок, ты, часом, не ясновидящий?

– Если бы я был им, я бы не спрашивал, не так ли? – нервно отпарировал Флинкс, пытаясь скрыть свое нарастающее беспокойство из-за наводящих замечаний Советника. Он должен выбраться отсюда. Если он будет все еще здесь, когда слух о его необыкновенном побеге на Ульдоме просочится до уровня Джива, ему могут никогда не позволить уйти. Он станет тем, чего он всегда старался избежать: курьезом, изучаемым вдоль и поперек, словно наколотая бабочка под стеклом.

Но он не мог повернуться и убежать. Ему придется подождать, пока это не закончится.

Теперь, когда ей дали разрешение, Силзензюзекс с энтузиазмом объяснила:

– Наземный Корпус используется полностью, но большая часть сооружения простирается под значительной частью Бали, во многих направлениях. Есть только два входа и выхода. Через архивный центр, сейчас находящийся выше и позади нас, и через подводный челночный порт перед Ломбоком, – ее глаза заблестели. – Это чудесное место. Столь много материала для изучения. Столь многому можно научиться здесь, Флинкс!

Реакция Флинкса пока отнюдь не походила на безграничный энтузиазм. Он подозревал, что Силзензюзекс происходила из довольно изнеженной семьи. Его собственное радостное доверие к почитаемым людям и учреждениям умерло где-то между восьми– и девятилетним возрастом.

Он заметил, как флюоресценция над головой наполняла ее огромные глаза постоянно меняющимися радугами.

– Активное вулканическое горло горы Агунг перехвачено каналом и контролируется. Оно обеспечивает всю энергию, требующуюся Церковному Комплексу. Весь остров совершенно самообеспечивающийся и замкнутый на себя. Он…

Она оборвала фразу, когда Намото и Джив остановились перед дверью, охраняемой с обеих сторон двумя Церковными Часовыми в аквамариновых мундирах. Их внешняя непринужденность, почувствовал Флинкс, была обманчивой, так же как кажущаяся небрежность, с которой они держали лучеметы.

Произошел обмен надлежащими удостоверениями, и их пропустили в намного меньший коридор. Два добавочных просвечивания еще шестью вооруженными людьми и транксами доставили их, наконец, ко входу в скромную палату. В центре этой комнаты находилась узкая койка. Она была, словно паук в паутине, в сверкающей массе крайне сложной медицинской аппаратуры.

Когда они подошли к койке, Флинкс увидел, что она содержала единственного неподвижного человека. Глаза его были открыты, уставясь в ничто. Косвенное, старательно отцентрированное освещение гарантировало, что его пустым глазам не будет вреда, и крошечное устройство регулярно увлажняло застывшие открытые орбиты. Бодрствующий, но не в мире яви, в сознании, но не осознающий человек плавал нагим, если не считать проводов и трубок, на постели из прозрачного медицинского желатина.

Флинкс попытался разобраться в путанице проводов, кабелей и трубок, которые только-только не переходили в металлическую мумификацию, и решил, что больше всего неподвижный человек напоминал сверхутилизированный энергетический терминал.

Джив взглянул на спящего.

– Это Мордекай Повало. – Он повернулся к Флинксу. – Слышал когда-нибудь о нем?

Флинкс не слышал.

Советник нагнулся над неподвижной фигурой.

– Он уже не одну неделю колеблется между жизнью и смертью. В определенные дни он показывает некоторые слабые признаки улучшения. В другие же дни требуются усилия дюжины врачей, чтобы сохранить ему жизнь. Осталась ли у него какая-то воля к жизни – никто не может сказать. Техники настаивают, что его мозг все еще активен, все еще функционирует. Тело его терпит машины, поддерживающие его работу. Хотя глаза его открыты, мы не можем сказать, регистрируют ли они образы. Одно лишь то, что его визуальные центры продолжают действовать, не значит, что он что-нибудь видит.

Флинкс обнаружил, что его так и тянет к застывшей фигурке.

– Он когда-нибудь выйдет из этой комы?

– По мнению врачей, это не совсем кома. У них нет еще для этого термина. Чем бы это ни было… нет. Они ожидают, что он будет оставаться в таком состоянии, пока его мозг не откажет или его тело не отторгнет, наконец, систему жизнеобеспечения.