Тринадцатый апостол. Том I - Алексей Вязовский Страница 32

— По древним законам Моисея иудеям запрещено возводить памятники людям или изображать их лица, как делают греки и римляне — осторожно возражает Андрей.

— Так и не будем нарушать ваши традиции — главной святыней Храма Креста на Голгофе станет сам крест Иисуса и его венец из зизифуса. А в Храме Гроба Христова — пелены и плащаница.

Апостолы замолкают, обдумывая мои слова, но я вижу по глазам, что идея уже захватила их, начало положено…

* * *

…Стоит нам зайти в ворота дворца, как навстречу бросается один из людей Фламия. В свете факела вижу на груди и у этого солдата небольшой деревянный крестик. Замечаю, что легионеры, стоящие на посту, постоянно поглядывают в небо. Да, там по-прежнему багровым хвостом отсвечивает комета. Она уже чуть меньше и хвост ее бледнее, чем прошлой ночью, но вполне еще видна. И число уверовавших в Христа увеличивается с каждым часом.

— Примас! Понтий Пилат спрашивал тебя. Велел привести, во сколько бы ты не вернулся.

— Пойдем. Мне и самому нужно к нему зайти.

Прощаюсь с Горацием и его подчиненными, направляюсь к префекту. И чего ему не спится? Хотя понятно, какой уж здесь сон… Город гудит как разворошенный улей, не знаешь, чем нынешний Песах закончится.

В этот раз Пилат принимает меня не в атриуме, а в помещении, отведенном под его служебный кабинет. Это не тот классический римский таблиний, в котором принимают клиентов или подчиненных, но что-то типа того. У стены открытые полки для свитков, посредине помещения стоит большой стол, за которым сидит префект, рядом несколько деревянных кресел.

— Аве, Пилат — приветствую я его

— Аве, …Марк — слышу в ответ, он кивает мне на кресло — садись, я хотел с тобой поговорить.

Поговорить — это хорошо. Надеюсь, Тиллиус уже приник к слуховой трубе, не хотелось бы потом повторять все еще раз. Интересно, а сам Пилат не догадывается, что каждое его слово, сказанное во дворце, становится тут же известно фрументарию? Похоже, что нет. Иначе выбрал бы другое место для разговора.

— Выпьешь вина?

Дождавшись моего согласия, префект наполняет два серебряных кубка, один протягивает мне. Судя по всему, разговор предстоит долгий, и выпить действительно не помешает. Тем более, что вино, хоть и разбавленное, оказывается очень приличным, значительно лучше, чем то, которым меня угощали апостолы

— Ты сейчас встречался с учениками Иешуа?

— Да. И с Иосифом Аримафейским. Иудеи пригласили меня отпраздновать Воскресение Христа.

— Так это правда — то, что рассказывают солдаты про Воскресение и Вознесение Иешуа?

Я качаю головой. Не поздновато ли ты очнулся, префект…

— Пилат, я ведь звал тебя пойти со мной к гробнице? Ты отказался. Предпочел остаться в Храме рядом с золотом. А мог бы еще раз увидеть Иешуа и просить прощение за свой неправедный суд. Понимаешь…?

— Я римский префект Иудеи, Марк! И в первую очередь обязан был удостовериться, что золото под надежной охраной. А уже потом…

— …Никуда бы это золото не делось. У тебя же снова был выбор. И ты снова его не сделал. Хочешь, чтобы теперь я рассказал, что произошло у гробницы? Так я ничего нового не добавлю, я видел то же, что и другие. А то, что творилось в моей душе в это время, и что я сам чувствовал, описать все равно невозможно. Слова здесь вообще бесполезны. Чтобы понять это, надо было там находиться.

— И Лонгин, и Фламий, и легионеры — вы все говорите одно и тоже, и у всех у вас не хватает слов!

Префект возмущенно поерзал в кресле. Только какой смысл теперь злиться, и главное — на кого… Вздохнув, пытаюсь объяснить ему

— Потому что так оно и есть. Ну, как можно описать Свет, исходящий от Него?! Как?! Как описать чувство, когда тебя омывает этим Светом, и ты словно заново рождаешься?! И нет в мире больше ничего, кроме этого Света. Женщины и мужчины, дети и старики, солдаты и левиты, римляне и иудеи — там не было тех, на чьем лице не появились бы слезы. Потому что он всех нас простил и благословил. Всем дал надежду на искупление грехов и на вечную жизнь там — я поднял глаза вверх — рядом с ним.

Пилат расстроенно откинулся на спинку кресла. Помолчал с хмурым видом. Отпил вина из кубка.

— И что теперь делать…?

— Жить. И жить так, чтобы не совестно было посмотреть ему в глаза, когда он призовет нас к себе. Ты же видел сегодня скрижали, лежащие в Ковчеге?

— Да. Тиллиус перевел мне их текст с арамейского.

— Ну, вот. Заповеди, оставленные Христом мудры и просты — их любой поймет и запомнит.

— Но ведь это заповеди, данные иудеям еще в древности?

— Христос дал Новый Завет — он немного изменил смысл некоторых древних заповедей, чтобы они стали понятны всем — и иудеям, и эллинам, и римлянам. Теперь это надо записать и донести до людей. Завтра я должен встретиться в Храме с левитами.

— Зачем?

— Чтобы в их присутствии писцы записали свидетельства о произошедшем Воскресении и Вознесении Мессии. “Verba volant, scripta manent” — слова улетают, написанное остаётся. Запишем это и на арамейском, и на греческом, и на латыни. Благую Весть должны узнать все народы.

— Как римский префект Иудеи я должен присутствовать на твоей встрече с левитами!

— Я и сам хотел попросить тебя об этом. Пока Синедрион в растерянности, нужно убрать из его состава всех сторонников Анны и Каиафы. Это же в твоей власти?

— Да. Я могу повлиять на состав Синедриона. Прежний глава — наси, недавно умер. А нового они так и не успели себе выбрать. Именно из-за этого Анна, на правах старейшины и смог навязать Синедриону решение о казни Иешуа.

— А кого же теперь прочат в наси Синедриона?

— Гамлиэля ха-Закена. Он, кстати, был против наказания Христа — так мне сказал Иосиф.

Я пытаюсь вспомнить информацию по этому раввину. Ух, ты… Да, это же будущий христианский святой Гамалиил — учитель Павла! Внук еще одного знаменитого святого Гиллеля, основателя фарисейской школы. Достойнейший человек. Надеюсь, при нём Синедрион из церковного судилища окончательно превратится просто в Школу Закона. Хватит уже путать божий дар с яичницей, а то они так и до иудейской инквизиции докатятся!

* * *

Этой ночью мне снова снится прошлая реальность. В кромешной темноте я пробираюсь через какие-то жуткие, колючие заросли, обдирая кожу острыми шипами. Каждый новый шаг доставляет мне страшную боль, но я слышу впереди чьи-то голоса и стремлюсь туда из последних сил — почему-то для меня очень важно услышать, о чем они говорят. Разговор двух мужчин идет на повышенных тонах, и голос одного из них я легко узнаю — это Степан Денисович Мезенцев

— Как это вы ничего не можете сделать, профессор?! Парень до сих пор жив, и значит нужно продолжать бороться за его жизнь!

— Товарищ генерал, да как вы не поймете?! То, что он еще жив, ни о чем не говорит! Сломанные ребра, перелом руки, многочисленные порезы — это просто ерунда на фоне тяжелейшей травмы головы, при которой неизбежен отек головного мозга. А это уже 100 % смерть, и лишь вопрос времени — когда она наступит.