Колесо сансары - Владимир Контровский Страница 31

Когда днём 15 мая мичман Сомов увидел на мачте русского броненосца вместо андреевского стяга флаг Страны Восходящего Солнца, прочная корабельная палуба дрогнула и ушла у него из-под ног. От самоубийства его удержала лишь спокойная и рассудительная речь Завалишина, да ещё далёкий-далёкий, оставшийся где-то в прежней, доцусимской жизни образ девушки из мглистого северного города. Но что-то в нём всё-таки сломалось, и прежний пылкий и наивный мичман Андрей Сомов умер, смертельно раненный невиданным разгромом некогда победоносного русского флота.

* * *

В плену русские морские офицеры пользовались относительной свободой. Они могли беспрепятственно разгуливать по улочкам небольшого японского городка Сэндай, смотреть, разговаривать, вступать в контакты. Некоторые умудрились даже завести романы с японками и оставить здесь потомство. Оно и понятно - японцам не за что было так уж ненавидеть своих недавних врагов. Победа на море досталась сынам богини Аматерасу-Амиками легко, с ничтожными потерями, а не была вырвана большой кровью и предельным напряжением сил. Именно этим и объяснялось снисходительное великодушие победителей по отношению к побеждённым.

Первое время Андрей никуда не ходил. Он целыми днями валялся на койке, отвернувшись лицом к стене, почти ничего не ел и не реагировал на все попытки товарищей растормошить его. Мичман был раздавлен обломками рухнувшего величественного здания, имя которому вера. Всё, чему он поклонялся и истово служил, рискуя жизнью (и бой тому подтверждение), разлетелось в пыль и прах под залпами японских орудий в проклятом проливе, у берегов скалистого и поросшего лесом острова Цусима.

Потом он всё-таки мало-помалу пришёл в себя, стал выходить в город, приглядываясь к жизни чужого народа, текущей мимо него по своим, отличным от привычных для Андрея законам. И как-то раз во время очередной прогулки Сомов оказался возле небольшого пагодообразного храма, то ли буддистского, то ли синтоистского - мичман не был силён в таких тонкостях. Некоторое время он просто смотрел на деревянное строение снаружи, а затем, подчиняясь неожиданному импульсу, вошёл внутрь. Русский моряк и раньше замечал на улицах городка установленные под открытым небом маленькие алтари, на которых теплились свечи, но проходил мимо них равнодушно. А вот сейчас почему-то не прошёл.

В храме царил полумрак - солнечный свет скупо пробивался сквозь занавешенные циновками проёмы в стенах, - и пахло чем-то непривычным и пряно-ароматным. В первый момент Андрею показалось, что внутри храма нет никого, кроме него самого, однако приглядевшись, он заметил сидевшего на коленях бритоголового старика в коричневом одеянии. Глаза священника были закрыты, на тёмном морщинистом лице не шевелился ни один мускул, и сидящий больше походил на вырезанную из дерева статую, нежели чем на живого человека. И тут веки монаха медленно открылись. Горящий тёмным огнём взгляд вонзился в мичмана, и Сомов почти физически ощутил огромную внутреннюю силу этого взгляда.

– Что привело тебя сюда, чужеземец? - спросил священник шелестящим голосом.

– Я зашёл случайно… - ответил мичман, и только потом сообразил, что монах-японец говорит по-русски.

– Удивляться не надо, - старик словно прочёл его мысли. - В молодости я много жил среди твоего народа на острове Карафуто [8]и выучил ваш язык. А ты ошибаешься - в храм Бога случайно не заходят. Подойди ко мне…

Андрей приблизился к священнику и, повинуясь слабому жесту сухой руки, опустился на устилавшие пол циновки. Мичман неуклюже попытался сесть, но не знал, куда деть мешавшие ему ноги. "И как этот японец, - подумал он, - может сидеть в такой спокойной и расслабленной позе, немыслимой для европейца?".

Старый священнослужитель медленно и внимательно оглядел Сомова с головы до ног и так же медленно изрёк:

– В тебе есть нечто странное, гость, странное и непостижимое. Я думаю, это тянется из какой-то из твоих прежних жизней.

– Прежних жизней? - не понял Андрей.

– Да. Вы, белые, не знаете о цепи перерождений, о Колесе Санасары. Душа нисходит в Круг Бытия неоднократно, просто в каждом очередном воплощении человек, как правило, ничего не помнит о своих предыдущих жизнях. И это справедливо - ведь он каждый раз живёт так, как будто жизнь эта есть единственная, первая и последняя. Но в твоем прошлом, далёком прошлом, - старик говорил по-русски чисто и правильно, но на последних словах голос его дрогнул, -…есть нечто такое, чего нельзя касаться неосторожной рукой. Я даже не смею заглянуть в ту бездну, которая тебя извергла…

"Опять! - мелькнуло в голове Андрея. - Сначала та цыганка у Летнего сада, теперь этот старик с лицом деревянного Будды…". А монах тем временем продолжал:

– Самое главное для тебя, юноша, - это понять, зачем ты явился в этот Мир, что ждёт тебя и каково твоё Предназначение. Маловероятно, что с тобой случится что-нибудь плохое - тебя хранят, тебе дают время и возможность разобраться в себе и выполнить Предначертанное. Если же ты не сумеешь, тогда всё начнётся сначала, ты придёшь в этот - или даже в иной - Мир снова, и снова будешь карабкаться в гору. И в конце концов…

Старик явно намеревался сказать что-то ещё, но не успел. Всё дальнейшее произошло с убийственной стремительностью - так же быстро, как в Петербурге немногим больше года назад.

По циновкам скользнуло чёрное гибкое тело. Монах хрипло вскрикнул и опрокинулся навзничь. Змея свилась кольцом у его дергавшихся ног, подняла голову и пристально уставилась прямо в глаза Андрею своими круглыми немигающими глазами. Раздвоенный язык выскочил из её пасти и затрепетал, ощупывая воздух. Медленно-медленно мичман поднялся и сделал один шаг назад, потом ещё один. Змея не шевелилась, просто одним своим присутствием она не позволяла подойти и помочь, или хотя бы позвать на помощь, - под взглядом холодных змеиных глаз язык Андрея словно присох к гортани.

На искажённых губах священника появилась пена, он ещё раз дернулся и затих, и глаза его закатились и остекленели. Как же так? Ну да, конечно, змеи прячутся от зноя в темноту и прохладу, но чтобы они сами нападали на человека без видимых на то причин… Или причина всё-таки была?

Змея качнула треугольной головой и, словно сочтя свою задачу выполненной, развернулась, заструилась по циновкам прочь, к установленному в глубине храма алтарю с резными деревянными статуями, и исчезла там в полутьме.

И только тогда Андрей Сомов очнулся. Он не бросился к телу монаха - мичман был почему-то уверен, что тот уже мёртв. В голове его пульсировала одна-единственная мысль: "Если в храм сейчас войдут и обнаружат русского офицера над мёртвым телом японского священника, то…". Как бы то ни было, несмотря на всю иллюзорную свободу своего пребывания здесь, он всё-таки военнопленный - со всеми отсюда вытекающими.

Мичман выскочил из пагоды и быстро пошёл - перейти на сумасшедший бег мешала осторожность - по пыльной, прогретой летним солнцем улице, мимо хрупких игрушечных домиков, не оглядываясь назад и даже не глядя по сторонам.