Отцеубийцы - Мария Вой Страница 31

Латерфольт ехал следом за Хроустом словно во сне. Он вдруг вспомнил – жизнь в Таворе отбила у него память об этой простой истине, – как сильно он не похож на бракадийца. Теперь люди, которых с Тавором и лично с ним ничего не связывало, выкрикивали имя полукровки в перечне героев. Как ни старался, он не видел ненависти и презрения во взглядах, скользивших по его черной как смоль гриве и узкоглазому лицу. «А может, мне напекло башку?» – раз за разом, слыша свое имя в толпе, спрашивал он себя, лучезарно улыбаясь и пожимая протянутые руки, как его гетман впереди.

Шарка, кажется, чувствовала себя так же, если не хуже. Между ними все еще был холод, хотя она Латерфольта, конечно, простила. Он вымаливал ее прощение много дней, пока Шарка наконец не пробубнила, что ей жаль и она больше никогда его не расстроит. Сейчас Латерфольт то и дело ловил ее растерянный взгляд и тщетно пытался приободрить и успокоить. Она быстро отворачивалась, затем снова искала поддержки, и так – весь путь от ворот до главной площади.

А на площади яблоку было негде упасть. В центре возвышалась одинокая величественная статуя из темного камня. Главы Сироток остановились перед ней. Хроуст спешился. Над площадью воцарилась тишина, пока гетман медленно подходил по раскаленной брусчатке к скульптуре.

Шарка рассматривала высокую фигуру в мантии, протягивающую солнцу раскрытую ладонь, на которой застыла каменная голубка. Левая рука над рукоятью меча с волнистым клинком держала раскрытую книгу. Девушка приподнялась на стременах к уху Латерфольта. Ее дыхание коснулось его щеки, но губы до нее так и не дотянулись:

– Это Тартин Хойя?

«Вот зачем она потянулась! Чтобы спросить, а не поцеловать, как ты себе надумал, тщеславный болван!»

– Нет, милая. Это его убийца, Теобальд Великодушный, приказавший сжечь Тартина на этом самом месте.

Латерфольт указал на правую ногу Теобальда. Из-за постамента не сразу бросалось в глаза, что обутая в тяжелый сапог ступня прижимала к земле уродливого черта с раздвоенным языком, охваченного языками пламени. Таких чертей рисовали на шутовских колпаках, которые перед сожжением водружали на головы еретиков. Посыл был очевиден: Теобальд Великодушный в сиянии своей славы давит скверну, что развязала братоубийственную войну на долгие тридцать три года.

Хроуст стоял впереди, у самого подножия статуи. Молчание его длилось долго, тяжелое, как летняя жара, но гетман не спешил ни уходить, ни говорить, словно вел безмолвный диалог с каменным врагом. Наконец – кажется, спустя целую вечность – он развернулся и забрался обратно в седло с резвостью, немыслимой для человека его лет, при этом одетого в латный панцирь с оленьими рогами. Казалось, Теобальд и Тартин под сапогом придали ему ярости и силы.

Гетман круто развернул коня, чтобы охватить взглядом всю площадь. Лицо его было именно таким, какое Латерфольт ожидал увидеть. Он видел названного отца таким множество раз, но трепетал, как впервые. Губы Хроуста были плотно сжаты, но он скалился, словно зверь перед атакой, пока не показывая клыков. Единственный глаз был почти не виден под косматой насупленной бровью. Под повязкой собралась влага – может быть, пот, но Латерфольт откуда-то знал, что Хроусту в усы стекают слезы гнева.

Потом в воздух взлетел железный кулак, сжимающий шип, который указывал в лицо Теобальду. Хроуст пришпорил коня; прогарцевав, тот понес всадника вокруг статуи, пока гетман на скаку вглядывался в каждое лицо. Вернувшись на место, он бросил последний долгий взгляд Латерфольту – и егермейстер невольно выпрямил уставшую от кольчуги, жары, труда и печали спину и вздернул подбородок к небу:

– Бракадия станет свободной!

Ни единый залп, ни единая пушка не сравнились бы с этим рыком.

– Бракадия отомстит!

Толпа, как огромный многорукий монстр, пришла в движение: одни падали на колени, другие отдавали честь сердцем.

– Бракадия никогда не забудет, как был убит ее любимый сын, Тартин Хойя, ради правды. Ради братства. Ради каждого из нас!

– Здар, Ян Хроуст! – закричал Латерфольт, чтобы ни одна живая душа не украла у него честь выкрикнуть клич первым. Он соскочил с лошади. Ноги сами принесли и опустили его на колени перед Хроустом. Голова Латерфольта склонилась так низко к земле, что волосы коснулись раскаленной брусчатки. А затем он услышал, как все остальные на площади, от мала до велика, Сиротки и горожане Унберка, воины и мирные жители, мужчины и женщины последовали его примеру.

Он выбрал неправильный день и не то место, чтобы поговорить с Шаркой. Но виной тому была даже не сама девушка, а Унберк, устроивший пир в честь Сироток. Хроуст и военачальники только и делали, что отбивались от пивных кружек, поздравлений, просьб и благословений. Но еще больше внимания доставалось Шарке. Бедняжка смущенно краснела, пока люд нахваливал ее и взывал к ней. Через всех этих людей, пришедших на поклон к кьенгару, Латерфольту никак было не пробиться, да и его самого таскали во все стороны, как диковинную зверушку.

Хроуст косился на двери, нетерпеливо дожидаясь конца пира. Его неистово тянуло в Хасгут с тех пор, как он заглянул в каменное лицо злейшего врага и вспомнил тот день, с которого все началось. Пиром в свою честь он вряд ли наслаждался – его ждала судьба, возложенная на него богами.

Латерфольт заметил в толпе Кирша, с которым старался не сталкиваться. Егермейстер так и не рассказал Хроусту о сговоре советника с Шаркой, а тот и сам держал язык за зубами, понимая, чем это ему аукнется. И все же Латерфольт распорядился забрать у Кирша его болтливый трофей, и Кирш покорно согласился. Видимо, он и сам сообразил, как далеко зашли его шалости с Моррой, а когда отпал вопрос с Аллурией и Волайной, он окончательно отогнал все сомнения.

Утаивание от Хроуста тяготило, и Латерфольт чувствовал, что если не Кирш, то он сам рано или поздно расскажет все, но так, чтобы не подставить под удар Шарку. «Обращайся с ней помягче. Это приказ», – раз за разом повторял голос гетмана в его голове. В ответ он принимался неустанно спорить: «Какая чушь, что я ненавижу ее! Какой идиот это придумал? Не сам же Хроуст! Шарка билась за меня, за мой народ. Без Шарки окажется, что наши люди погибли зря, чтобы я один выжил и весело пил пиво. Снова… Весь смысл, все будущее, вся цена этих смертей – в ней одной!»

Со дня ссоры эти мысли не покидали его ни на мгновение. Он задавал себе вопрос Хроуста: «Ты любишь ее?» и заново искал на него честный ответ. Удивляясь самому себе, обнаружил, что не соврал отцу, точнее, не совсем соврал; у его ответа было достаточно причин, а вот у малодушия – никаких. Малодушие не искупит и не оправдает эти смерти. «Соберись, Вилем! Посмотри на нее!»

Латерфольт вскочил, не дослушав нудную речь брата Огнивца, и решительно направился к Шарке. Он растолкал людей вокруг нее, даже не пытаясь шутить или извиняться. Хмель выветрился, в голове прояснилось. Вот он уже прямо перед этой копной золото-рыжих волос – как он не заметил сразу, какие они красивые? А уж как пахнут… Дэйн отпрянул в сторону, давая проход обожаемому егермейстеру. Хрупкая ручка Шарки оказалась в руке хинна.