Иерусалим правит - Майкл Муркок Страница 31

Я согласен, есть куда более унизительные судьбы, нежели изгнание в Египет, даже при участии feigling ^[164] вроде Хевера; но я ни за что не выбрал бы эту страдавшую от турецкого ига страну, если б мог определять свое будущее. Я с удовольствием признаю богатейшую историю Египта, его древнюю славу, его изобретения и другие, не столь практические достижения. Я сомневаюсь, однако, что Рамзес II, попав в современный Луксор, нашел бы много такого, что могло ему понравиться. Я должен был уехать. Меня больше не ждали на Гауэр-Галч, а Симэн сумел заинтересовать Голдфиша проектом египетского фильма, «снятого прямо на месте событий, у могил Тутанхамона и его предков!». Мы могли привлечь огромное внимание, особенно если бы заявили, например, что некоторые члены нашей съемочной группы умерли при таинственных обстоятельствах. Вдобавок, судя по поведению Голдфиша, я был уверен, что он ничего не знает о назревавшем скандале. Он только недавно женился. Еще одно преимущество заключалось в том, что потенциал проекта увидел Рональд Уилсон, знаменитый начальник рекламного отдела Голдфиша. Миссис Корнелиус заверила меня, что и она готова вступить в бой с Хевером; и в то же время египетский фильм станет ее самой важной работой — как исполнительницы роли царицы Тий, вдовы юного царя (картину следовало начать со сцены его смерти) и возлюбленной верховного жреца. Голдфиш перекупил ее контракт у ПЗФ и называл ее второй Мэдж Норман. По слухам, это вызвало недовольство у Фрэнсис Фармер ^[165] (миссис Голдфиш), которая знала о страсти мужа к погубленной наркотиками звезде, что не могло не беспокоить продюсера. Я со своей стороны сделал наброски большей части сцен, почти покадровые, и уже мог представить, как Глория Корниш, поражая аудиторию, с грацией львицы приближается к огромному окну, украшенному варварской драпировкой, и протягивает прекрасную руку к восходящему солнцу, как будто считая светило своей диадемой. Фильм увлек всех нас, даже Эсме и мистера Микса. Наверное, они увидели для себя подходящие роли. Теперь я содержал их обоих. Джейкоб Микс отличался независимостью суждений, зачастую довольно неуместной, но я объяснял это затаенными обидами и конфликтностью, свойственной даже лучшим представителям его породы. Вообще говоря, он оставался добрым, и его проницательные наблюдения могли бы сорваться с губ самого образованного белого. Я во многих отношениях считал его равным себе. В свободные минуты мы продолжали заниматься танцами.

Эсме отнеслась к египетскому фильму с особым интересом.

— Пусть я буду красивой рабыней, Макс! Представь меня в этих чудных костюмах!

Я честно признался, что меня подобное зрелище по-настоящему возбуждает, но мне не хотелось бы разделять такое возбуждение с несколькими миллионами мужчин.

Она гримасничала, обнимала меня и говорила, что для нее я навсегда останусь единственным настоящим зрителем — и неважно, в каком виде она появится на экране. Меня зачастую привлекала подобная верность женщин (иногда и мужчин), но это — великое бремя. Я чувствовал огромную ответственность за свою странную маленькую семью и, разумеется, честно старался исполнить долг. Именно об этом я думал, покидая офис Хевера. Конечно, я не обеднел и для всего мира кино по-прежнему оставался человеком, наделенным творческой энергией и талантом, человеком, способным соперничать с великими артистами, живописцами Возрождения, человеком, обладавшим средствами, добрым именем и значением… Но я, без сомнения, мог почти мгновенно утратить всякое влияние и репутацию, если бы Хевер начал печатать свои разоблачения в газетах Лос-Анджелеса. Быстрое падение толстяка Арбакля меня многому научило. Комика полностью реабилитировал суд присяжных, который однозначно заявил в своем вердикте, что Арбакль невиновен в смерти девушки и что он стал жертвой гнусного сговора шантажистов. Сговор этот соперничал с худшими в стране, где искусство шантажа и краж достигло невероятного совершенства, благодаря опыту неких сицилийцев, которых терпимые американцы допустили в Нью-Йорк, Сан-Франциско и Чикаго. Там, в трущобах, негодяи добились процветания.

Откройте католику или еврею привилегии протестантского сообщества и можете быть уверены: он примется вредить, а затем угрожать тем самым учреждениям, которые созданы, чтобы приносить пользу страдающим и угнетенным. С исламом все точно так же. Я не имел бы ни единого шанса в этом новом Голливуде, который прикидывался истинным воплощением респектабельности среднего класса. Арбакль был мировой звездой с огромным доходом и значительными связями. Его уничтожили за несколько часов. Если бы Хевер осуществил свои угрозы, у меня осталось бы совсем мало надежды. У нас с миссис Корнелиус потом будет много времени, чтобы оправдаться по поводу любых обвинений, особенно если за границей мы сможем получить визы и новые паспорта. Смирившись с временным, «стратегическим» изгнанием, я запер дом и закрыл мебель пылезащитными чехлами, объяснив в банке, что я некоторое время проведу в Европе и на Ближнем Востоке. Все причитающиеся мне выплаты будут поступать прямо на счет. Я, конечно, не хотел брать на себя какие-то новые обязательства в связи с этими переменами, но был благодарен за время, которое выиграю. Когда мы с Хевером встретимся в следующий раз, я стану майором Максимом Артуровичем Пятницким, донским казаком, — и смогу сражаться с ним на равных. В моей победоносной руке будут документы, доказывающие мою невиновность и справедливость моих слов. Хевер нахмурится, прикусит губу и съежится, побежденный, а я выйду из его офиса, открыв дверь навстречу солнечному свету, где будут ждать моя Эсме и моя миссис Корнелиус, готовые обнять меня, их героя и спасителя. Меня полностью оправдают! Реабилитируют!