Нет войне конца - Лори Голдинг Страница 30

— Боги позволят мне это?

— Боги приказывают тебе это. Иди, встреть свое предназначение.

Она протягивает руку и тычет скрюченным пальцем в грудь Ци Рекха.

— Открой двери, — повторяет Акшуб.

— И почему же Змей отдает Гончему Псу столь великую честь?

Ещё улыбка с насекомыми.

— Я ничего не отдаю. Я всего лишь посланник. Я указываю пути, по которым уходят другие, а сама остаюсь на месте.

И Ци Рекх к темной горе пришел.

Он открывает глаза, и воспоминания испаряются, подобно туману, в величии настоящего. Тень от одинокого пика почти добралась до холма, равнина уже превратилась в однородное темное пятно. Повсюду лишь мрак и шепот пересохшей глины.

Лживый свет умирает, изрезанный клинками тьмы, как всегда происходит на Давине. Здесь мир не возрождается с рассветом, его лишь приносят в жертву наступающей ночи. С каждым закатом солнца, боги утверждают свою власть этой священной казнью. Тень подползает ближе, ещё ближе — тень, обладающая весом, силой и волей. Она касается подножия холма, и, ободрившись, с каждой минутой карабкается все выше. Волна тьмы плещется у ног Ци Рекха, и он ждет. Отвернуться сейчас — значит отвернуться от богов, и жрец смотрит, ожидая мгновения, которое отметит начало его падения к апофеозу.

Тень касается его.

Это не просто холод, это леденящая агония, которая словно отгрызает конечности жреца, одну за другой. Ци Рекх приветствует тень и то, что она делает с ним. За леденящим холодом, за убийственной мукой скрывается нечто большее — проверка.

И, ощутив это принятие боли, проверка заканчивается. Жрец постиг тень и овладел ею. В отзвуках эха Ци Рекх слышит кивки — его сочли достойным.

— Сейчас! — кричит он.

— Сейчас! — зовет он.

— Сейчас! — гремит он.

Эхо подхватывает его зов, и приветливо подталкивая, уносит вдаль, через равнину. Гора слышит свирепую радость его поклонения, и не только она — отголоски эха несут голос Ци Рекха вдаль, к его последователям в лагере, и намного дальше. Он был благословлен, избран Ложей Эха, и теперь его голос присоединится к темному хору, обвивающему планету. На другой стороне Давина, заклинатели меньших лож услышат его среди иных отзвуков, являющихся к ним, и будут поражены.

Чувствует ли он обретенное могущество?

Да. Да.

Жди, говорит эхо.

Ещё, говорит эхо.

Ммммммммммм… — это голос его судьбы, все громче и все сильнее, на самом краю перерождения.

Ци Рекх ждет, недвижимо, с раскинутыми в стороны руками, вглядываясь в бесконечную тьму. Его последователи взбираются на холм, числом тридцать один. Вместе с ним, их число тридцать два, священное собрание — восьмеричный путь Хаоса, умноженный волей четырех богов. Это верный сброд, ими можно жертвовать без сожаления, но их также стоит восхвалять за готовность погибнуть. Как и Ци Рекх, они облачены в броню и несут оружие, выделяясь силой и статью среди своих собратьев. Они пришли из Ложи Гончего Пса, и потому, живыми или мертвыми, вознесутся над прочими давинцами.

Ци Рекх ступает в тень, и они следуют за ним, вниз по обращенному к горе склону холма. Поверхность равнины покрыта трещинами с острыми краями. Часть паломников идет босиком, и, уже через несколько шагов, они начинают оставлять за собой кровавые следы. Никто не смеет помыслить о том, чтобы зажечь факел, ибо они идут в место, где рождается ночь. Ци Рекх единственный шагает уверенно, держась за путеводную нить предназначения. Его спутники лишены отзвуков-провожатых, и они блуждают во тьме. Они спотыкаются. Они падают. Никто не кричит, но Ци Рекх знает, что за его спиной властвует боль и страдание плоти. Под ногами жреца хрустят тела насекомых, целыми потоками выползающих из трещин в стремлении насладиться ранами верующих.

Все так, как и должно быть. Грудь Ци Рекха раздувается от гордости, и кажется, что он мог бы доплыть до горы в этой густой тьме, но нет. Он должен идти по равнине вместе со своими последователями и привести их туда, где они смогут сыграть предназначенную им роль. Они вознесены, как и вся Ложа Гончего Пса, но не избраны.

В отличие от него.

Он всегда был избран.

Все эти годы.

Нечто шевелится в безднах его разума, тонкое, как волос, но с жалом скорпиона на кончике. Что это? Ци Рекх не может пока ухватить его смысл, но оно растет, становясь сильнее и настойчивее с каждым его шагом в ночи. В час перед рассветом, когда паломники, наконец, достигают подножия горы и начинают нелегкий подъем, нечто распускается подобно цветку. В миг, когда Ци Рекх касается священной скалы, жало наносит удар.

Вновь воспоминание. Другое, на этот раз. Более старое и вместе с тем свежее, давно и прочно забытое, стертое из его сознания. Рожденное-возрожденное-возникшее только сейчас, отвечая на прикосновение к камню богов.

В нем Ци Рекх ещё ребенок, малыш нескольких лет от роду. Может ли он говорить? Совсем немного. Может ли он понимать? Да. И это важно.

Он внутри шатра. Чьего? Он не знает, поскольку это неважно. Акшуб сидит там, ведьма кажется такой же старой, как и в прошлом воспоминании.

Она всегда была стара.

Ещё двое взрослых рядом, говорят с Акшуб. Почему с ней, а не со старейшим из их ложи? Её присутствие само по себе дает ответ — ведьма так могущественна, что границы между ложами стираются для нее.

Родители бросают взгляды то на Акшуб, то на сына. Он стоит в центре шатра, окруженный кольцами, насыпанными солью. Между окружностями видны образы, неизвестные ребенку, но пугающие его. Нынешний Ци Рекх пытается прочесть их сейчас, вторгаясь в это новое-старое воспоминание, но образы ускользают от него. Они все время меняются, извиваются, ускользают. Это змеиный язык, составленный из символов-змей, наполненных отравленным смыслом.

— Возрадуйтесь, — говорит Акшуб. — Вы отмечены среди своего народа. Благодать богов снизошла на вас.

Она смотрит на Ци Рекха.

— Он станет проводником. Он станет путем.

Его родители смеются от переполняющей их гордости. Очень похоже на крысиный визг.

— Встаньте рядом с ним, — приказывает Акшуб.

Они занимают начертанные места внутри кругов, лицом друг к другу с Ци Рекхом между ними. Ребенок смотрит на двух великанов, своих отца и мать. Первый раз в жизни нынешний жрец видит их лица и находит в них ещё двоих верных, покрытых шрамами и иными следами поклонения.

Незнакомцы. Они для него никто.

И вместе с тем они были для него всем, став орудиями, необходимыми для восхождения к грядущей славе.

Они все ещё смотрят на него сверху вниз, все ещё смеются. Все ещё визжат.

Движения Акшуб размыты, изящны в их совершенной жестокости. Его родители продолжают стоять, но их глотки уже перерезаны ножом в руке старухи. Потоки крови хлещут на лицо мальчика, ливнем, водопадом, целым морем. Он начинает тонуть. Вокруг него уже нет ни шатра, ни земли, ни воздуха, одна лишь кровь.