Третья Мировая Игра - Борис Гайдук Страница 30

Возражение нашего тренера Петр Леонидович во внимание принял. Дмитрию Всеволодовичу предписано действовать по собственному усмотрению, но к Бранденбургским воротам продвигаться со всей возможной скоростью. Центральные отряды в ближайшие два дня разделятся на штурмовые полутысячи и пойдут прямиком на Берлин. Вот такая нарисовалась першпектива. Из главного отряда превратились мы во вспомогательный. Хотя, конечно, у вражеских ворот каждый отряд и каждый маневр важен.

Одно из писем от князя Баратынова Дмитрий Всеволодович спрятал в карман, позже прочел приватно и от чтения этого впал в глубокую задумчивость. Петькиного гонца князь отослал немедленно, с уведомлением о получении предписания и кратким изложением планов на ближайшие три дня. А другого гонца попросил часок обождать. Позвал к себе Ярыжкина и долго с ним разговаривал. Потом сел на коня и вместе с гонцом уехал, а Ярыжкина вместо себя оставил за главного. Отряду никаких распоряжений сделано не было, как шли мы неспешным шагом, так себе и дальше идем. Неужели в центр на личную встречу с Баратыновым князь поехал? В такую даль? Есть ведь твердые предписания от главного тренера, да и вообще негоже в такой час без командования атакующий отряд оставлять.

А Ярыжкин сразу после Князева отбытия и вовсе на привал людей остановил, как будто не знает о предписании главного тренера идти как можно быстрее. Я ему напомнил, а он отмахнулся, сказал, что людей перед решающим штурмом поберечь надо. Прибыло еще несколько всадников, в гражданской одежде, без гонцовских вымпелов. Ярыжкин их без меня принял. Двух наших гонцов куда-то отправил, тоже донесения сам писал. Я без дела болтаюсь. Обратился за разъяснением к всезнающему Анатолию, а он от меня нос воротит, все его прежнее приятельство исчезло. Не нашего, говорит, ума дело, тренеры сами между собой разберутся. Зашел к калужским землякам, а они сами ко мне с вопросами — чего, мол, стоим, когда к воротам надо со всех ног лететь. Даже простые защитники ход игры понимают, а Ярыжкин воду мутит. Да только ли Ярыжкин? Неужели не отказались князья от своих тайных интриг? В то самое время, когда до победы один шаг остался, когда все силы надо в кулак собрать и игру решающим ударом завершить. Муторно мне от всего этого стало, как будто и сам я в каком-то непотребном деле участвую. Лучше бы я в команде остался. И чести больше, и хитростей никаких.

Через час снялись с привала, дальше пошли.

Немцы отстали, пропали из вида. Потом догоняют, а их — батюшки мои! — сотни три, не больше! Ярыжкин послал разведчиков посмотреть, где остальные. Те через два часа ни с чем вернулись. Ясно, что по нашему ленивому продвижению немцы сообразили, что к серьезной игре наш отряд не готовится, и свои основные силы в другое место отослали. Вот тебе и маневр с отвлечением сил соперника! Все, о чем Дмитрий Всеволодович главному тренеру писал, прахом пошло. А все из-за непонятной, преступной медлительности.

Надо немедленно что-то делать, спасать ситуацию! Первым делом послать донесения главному тренеру и центральным отрядам. Разыскать немецкий отряд и устроить за ним постоянное сопровождение, чтобы каждую минуту знать, где они. А самим скорым маршем рвануться вперед, без остановок и с самой малой ночевкой. Чтобы уж если не отвлечь на себя противника, то хотя бы смутить, обеспокоить немецких тренеров. А то получается, что целое соединение, полторы тысячи человек, вообще из игры в решающий момент выпало. Но где же Дмитрий Всеволодович? Как случилось, что его в такой момент с отрядом нет?

Бросился я к Ярыжкину со своими предложениями. Он в ответ говорит — дождемся князя, пусть он и решает. Завтра должен вернуться. А тебе, говорит, письмо из дома, только что пришло. И протягивает мне письмо. Почерк на конверте мамин, буквы маленькие, круглые. На конверте почтовый штамп — срочное. Что-то я не видел, чтобы сегодня в наш отряд почта приезжала. Или срочные письма другим способом доставляют? Может быть, кто-то из гонцов его привез? Тогда почему же Ярыжкин мне сразу его не отдал?

Разорвал я конверт, достал бумагу. А там всего две строчки: срочно приезжай, тяжело болен отец. И точка. Глотнул я полную грудь воздуха, а выдохнуть не могу. Все вокруг: и Ярыжкин, и весь наш отряд, и Дмитрий Всеволодович, и главный тренер на другом конце поля, и нападающие, которые как раз в эти часы пас завершают, — все это как будто растворилось, исчезло, как дым от костра.

Ярыжкин мое смятение заметил, подошел, заглянул в письмо. А я и сказать ничего не могу, лист к нему поворачиваю, а сам только головой мотаю, как будто от страшного сна проснуться хочу.

— Поезжай, — Ярыжкин говорит. — Справимся пока что без тебя. Вещи свои собери в один чемодан, сдай на хранение Анатолию и поезжай налегке.

Я киваю, а говорить по-прежнему не могу, горло перехватило.

— Дам тебе Жарика, лучшего рысака, дам еще специальный тренерский ярлык, чтобы на всех станциях тебе без промедления коней меняли…

— Спасибо… Сергей Вадимович, — только и смог я ответить.

Коня гончего и ярлык получал, вещи собирал, подорожную сам себе выписывал — все как будто во сне. Одно-единственное желание — проснуться и от этого страшного письма, и от всей этой игры с маневрами и схватками, проснуться дома, в своей постели, чтобы под окном пели птицы, а солнце косо заглядывало в комнату через щель в занавесках. Или хотя бы в игровой палатке, в изнеможении и духоте, но только проснуться, проснуться, чтобы письма этого не было…