Наледь - Алла Дымовская Страница 30

Карты тем временем были розданы на следующую игру в «подкидного», Яромир так и знал — ему достались одни шестерки и девятки, — поэтому без церемоний отобрал у Ханумана его долю, всучив взамен свою. Царь Обезьян не возражал, задумчиво принялся разглядывать противоположную стену, на коей с недавней поры красовалось ковровое панно «Олени на водопое», ярких, вокзальных тонов. Яромир на удочку не попался, знамо дело, едва стоит отвернуться, и прости-прощай, хитрый обезьяний царь тут же обменяет шестерки на тузы.

— Завтра выходной, — скорее себе, чем партнеру, напомнил Яромир и в предвкушении затаил дыхание. — И завтра же Евграф Павлович обещал поведать всю правду о тайнах города Дорог. Стало быть, уже не рано!

— Когда запретный плод поспел, сорвать его и всякий будет смел! — прокомментировал грядущие обстоятельства Хануман, побил козырную десятку простым валетом.

— Куда прешь! Ишь, зенки выпучил! Бубнового клади, а не то забирай, и вот еще две в довесок! — Инженер выбросил на стол «подкидного». — С тобой дерьмо хорошо наперегонки есть, пока зазеваешься, ан уж и нету!

— Прими без злобы, что дается, и жди, когда назад вернется! — с мудрой обреченностью ответил Хануман, забирая десятки.

— Небось, за шулерство и погорел. В своих Девяти Реках? — подколол Царя Обезьян инженер. И то, давно уж не давал ему покоя вопрос, отчего Ханумана так жестоко приговорили к смерти в его родных местах.

— Как раз за горестную честность, — к изумлению инженера, обиделся вдруг его визави. И принялся пронзительно повизгивать от тягостных воспоминаний: — За партией при шахматных фигурах оставил я императрицу в дурах! А надо было проиграть! Янь-ван советовал, ему легко сказать! Когда б с тобой небесный покровитель! А я ведь — сам себе родитель! Моим проказам нет защиты, и судьи все не правдой сыты!

— Это верно. Судьи везде одинаковы. У нас говорят: не подмажешь — не поедешь! — посочувствовал Царю Обезьян инженер.

Они сыграли еще партию. Вничью. Потом Яромиру надоело. Он посмотрел на часы — времени было половина третьего. Стало быть, вдруг сообразил он, завтра давно наступило.

— Нынче, кстати, у Гаврилюка день рождения, — припомнил инженер и сладко потянулся. Очень хотелось вздремнуть. — Пойду, кофе сварю.

Яромир разжег примус и принялся колдовать над кофейником. Хануман тем временем со старанием возводил на столе карточный терем. К возвращению инженера он уж надстроил третий ярус и взялся за забор вокруг.

— Вот твое молоко, — поставил перед ним Яромир полный стакан, — полпроцентное, как ты любишь.

— «Пармалат»? — придирчиво спросил Хануман, принюхиваясь.

— «Пармалат», — подтвердил Яромир, себе налил только что вскипевший кофе.

— В день рожденья всегда есть повод для веселья. Чужого, своего ли, все равно, — лукаво произнес вдруг Царь Обезьян. Потом нравоучительно добавил: — Подарок должен нести в себе познавательную пользу либо символическую ценность.

С этими словами Хануман выдернул из холки крохотный клочок шерсти, помусолил в длинных узловатых пальцах, поднес свалявшийся комок ко рту.

— Не вздумай дунуть! — торопливо предостерег Яромир, поперхнулся кофе. — Хорош выйдет подарочек Гаврилюку! Одного не пойму, какая в нем познавательная польза и, тем более, символическая ценность?

— Угрюмого научит улыбаться, бесстрашного заставит опасаться! — объяснил шутник доморощенный Хануман и все-таки дунул на клочок шерсти.

— Изменись! — еще и плюнул слюной вдобавок.

Из всех четырех углов чисто прибранной сторожки немедленно вспорхнуло по стайке маленьких белых обезьянок с озорными личиками. Пушистое, галдящее стадо тут же выскочило вон в двери и метнулось по двору.

— Не станет Анастас улыбаться, а возьмет ружье, ответственно тебе говорю. И опасаться тем более не будет, даже спросонья. Ругаться распоследними матюками — это да! Может, и до рукоприкладства дойдет. А что от Волгодонского нам влетит, предсказываю наверняка, — пророчески произнес Яромир. — Анастас с вечера готовился, одной водки четыре ящика прикупил, уже и по графинам разлил, два ведра салатов — «столичный» и «винегрет», кадушка с малосольными огурцами, даже сырокопченый окорок в дом перенес из погреба — верно, сам видал. А твои макаки ему все раздолбают! То-то веселья будет в Учетном переулке!

Хануман в раздумье почесал плешивую голову.

— Вот-вот! Сперва напроказничаешь, потом включаешь мыслительный процесс. Всегда с тобой так. — Яромир погрозил Царю Обезьян пальцем, но после все же сжалился: — Может, в барабан постучать, а?

— Сомнительно, чтоб толку в том случилось. Ведь стая уж далече удалилась, — вздохнул Хануман. И пристыженно покачал головой: — Не услышат.

— Зато мы услышим Гаврилюка! А завтра, между прочим, и мне достанется. За то, что не удержал и допустил. Будто я нянька!

— Друг должен пребывать в сочувствии к другу. И нераздельны оба для окружающего мира в печали и в радости, — изрек сентенцию Царь Обезьян, выжидающе посмотрел на Яромира.

— Интересно получается. Пакости всегда устраивает один, а на орехи достается другому!

Услышав про орехи, Хануман тоскливо вздохнул. С орехами в городе Дорог была беда. То есть, обычные, грецкие, имелись в избытке, но любимые Хаунмановы, сорта «миндаль», отчего-то отсутствовали. Даже в Пановом лабиринте, как не раз жаловался Царь Обезьян, обожавший миндаль до слезной дрожи. Поэтому упоминание об орехах вышло жестоким.

— Не ной, я уж попросил Колю-«тикай-отседова». Обещался привезти на днях из области. В обмен на пачку бабкиного чая. Еле-еле у Матрены вымолил, — утешил Яромир друга.

— Товар лежалый свойственен купцу, но в бедности жеманство не к лицу, — вздохнул еще тяжельше Хануман, но отчасти и повеселел. — Постучи, что ли?

Яромир подхватил барабан за гарусную перевязь, вышел на заводской двор. Со стороны города до слуха инженера донеслись два ружейных, подряд, выстрела. Тогда он, не мешкая более, изо всех сил ударил обеими ладонями по гладкому прохладному боку спасительного инструмента. Потом еще и еще. Спустя минут пять в проем арки скользнула обратно сконфуженная белая стайка обезьян, торопливо скрылась в подсобке. На время происшествие можно было считать исчерпанным. Яромир вернулся в сторожку.

Наутро, прямо с дежурства, не желая дожидаться развязки, Яромир добровольно заявился в Учетный переулок к Гаврилюку, как бы для покаяния. Несмотря на раннее время, Анастас не спал, сидел в глубокой задумчивости на крыльце, подперев щеку прикладом охотничьего ружья.

— С праздничком тебя. Расти большой, не будь лапшой! — подкравшись сбоку, с деланной веселостью прокричал над ухом заведующего Яромир и тут же предусмотрительно отпрыгнул далеко в сторону.

И правильно сделал, иначе получил бы прикладом под дых. Гаврилюк вскочил на ноги, дико уставился на инженера. Выражение его лица обещало мало приятного общения: