Пещера - Жозе Сарамаго Страница 3

Именно так и было. Чуть ли не через час настал его черед. Он вылез из кабины и, как всегда, подошел к стойке приемщика с бумагами, в числе которых были три экземпляра накладной, счет-фактура на прошлые поставки, обязательный для каждой партии товара сертификат качества, за которое мастерская брала ответственность, равно как и за дефекты, буде таковые выявятся, еще одно обязательное свидетельство, в котором поставщик заявлял, что не имеет коммерческих отношений ни с каким иным торговым предприятием, за исключением нижепоименованных, и предупрежден об ответственности за нарушение этого пункта договора. Как всегда, появился грузчик, готовый помочь, и тут заместитель начальника отдела приемки, окликнув его, приказал: Разгружайте половину товара. Сиприано Алгор в тревоге и недоумении осведомился: Почему половину? В последние недели продажи упали, как бы не пришлось вернуть и то, что у нас на складе. Вернуть. Ну да, такой пункт предусмотрен в нашем контракте. Да знаю, что предусмотрен, но ведь там указано, что я не имею права предлагать свою продукцию другим клиентам, так, может, скажете, куда мне девать половину товара. Не скажу, я всего лишь исполняю указания руководства. А я могу с ним поговорить. Да нет, не стоит даже и пробовать, оно с вами и разговаривать не станет. Руки у Сиприано Алгора задрожали, он в растерянности оглянулся, ища, у кого бы найти содействие, но лица троих водителей, стоявших за ним, были безучастны. Он все же попытался воззвать к классовой солидарности: Что ж это делается, человек привез плоды своего труда, накопал глины, вымесил, изготовил, что заказали, обжег в печи, а теперь берут только половину, где же справедливость, а водители переглянулись, пожали плечами, не зная, стоит ли отвечать, а если стоит, то кому взять это на себя, а один даже вытащил сигарету, показывая, что в обсуждении участвовать не намерен, но тотчас вспомнил, что курить здесь запрещено, и потому отвернулся, полез от греха подальше в кабину. Гончар понял, что, если продолжит протестовать, может лишиться и остального, и решил малость остудить им же вскипяченную воду, ибо половина в любом случае лучше, чем ничего, и все как-нибудь само уладится. И покорно обратился к конторщику с таким вопросом: А скажите, с чего же это продажи упали. Думаю, с того, что стали выпускать пластмассовую посуду под керамику, и так ловко подделывают, что кажется настоящей, но при этом весит меньше и стоит дешевле. Разве же это причина отказываться от моей, моя-то – и настоящая, и натуральная. Вот и попробуйте это клиентам втолковать, огорчать вас не хочется, но боюсь, скоро керамику будут покупать только коллекционеры, да и то. Подсчет был завершен, и заместитель написал в накладной: Принято столько-то – и сказал: Больше пока привозить не надо, мы сообщим, когда понадобится новая партия. Но как, по-вашему, мне дальше-то – работать, нет. Это уж вам решать, не возьму на себя ответственность советовать. А возврат-то, неужто вернете мне то, что у вас на складе, и самые слова его задрожали от такой горечи и отчаяния, что заместитель сказал примирительно: Видно будет. Гончар влез в кабину и рванул с места так резко, что несколько ящиков, ерзавших в полупустом пикапе, сдвинулись и сильно ударились о задний борт. Снявши голову, по волосам не плачут, с досадой воскликнул Сиприано Алгор. Перед пандусом, ведущим к выходу, ему пришлось остановиться, ибо по правилам надо было предъявить пропуск и этому охраннику тоже, черт их разберет с их бюрократией, в принципе-то, поставщик въехал, поставщик и выедет, однако же, как видим, бывают и исключения, взять хотя бы нашего Сиприано Алгора, который въезжал сюда в одном качестве, а выезжает после всего услышанного, похоже, совсем в другом. Чего другого и ждать от цифры тринадцать, фокусами с переменой мест судьбу не обманешь. По длинному пандусу пикап выбрался на белый свет, ничего не остается теперь, как возвращаться домой. Гончар улыбнулся невесело: Не в тринадцати дело, нет никакого тринадцатого, стоял бы я в хвосте первым, приговор был бы таким же, все равно бы сказали – сейчас возьмем половину, дальше видно будет, что за жизнь, мать ее.

А женщина из лачуги – та, которой нужны были новые миски и горшки – спросила мужа: Ну что, видел машину с посудой, а муж ответил: Видел и даже остановил, но потом отпустил. Почему. Поглядела бы ты на водителя, сделала бы то же самое.

Сиприано Алгор затормозил, опустил стекла с обеих сторон и принялся ждать, когда его ограбят. Не так уж редко бывает, что от ударов судьбы мы падаем духом – и так низко, что становимся жертвой столь же или даже еще более драматических решений. Приходит минута, когда оскорбленный, подавленный неудачей человек вдруг слышит голос: Да пропади оно все пропадом – и тогда в соответствии с особенностями места и времени либо выбрасывает последние деньги на покупку лотерейного билета, либо швыряет на игорный стол по наследству доставшиеся отцовские часы и серебряный портсигар, подаренный некогда матерью, и ставит на красное, хоть и видел, что оно выигрывало пять раз подряд, либо в одиночку выскакивает из окопа и, уставя штык, бежит на вражеский пулемет, или вот останавливает свой пикап, опускает в нем стекла, потом открывает в кабине двери и ждет, когда же со всегдашними дубинками, непременными ножами и меняющимися от случая к случаю надобностями придут его грабить люди из лачуг: Если те не захотели, пусть хоть эти возьмут, такова была последняя мысль Сиприано Алгора. Минуло десять минут, но никто не явился совершить вожделенный ему грабеж, потом прошло четверть часа – но даже собака не выбралась с обочины и не задрала заднюю ногу на колесо, не обнюхала пикап, и лишь после того, как и полчаса канули в никуда, возник наконец человек вида столь же неприятного, сколь и неопрятного, и спросил у гончара: Проблемы, помочь, могу подтолкнуть, аккумулятор, наверно, сел. Ну, что говорить, если даже у самых крепких духом случаются моменты необоримой слабости, когда тело не в состоянии сохранить стойкость, которой долгие годы учил его этот самый дух, стоит ли удивляться, что предложение помочь, к тому же исходящее от человека с наружностью бандита, затронуло самые сокровенные струны в душе Сиприано Алгора, да так затронуло, что из угла глаза выкатилась слеза: Нет, спасибо большое, сказал он, но в следующий миг, когда милосердный киринеянин ^[1] уже шел прочь, выскочил из кабины, подбежал к задней двери, открыл ее, крича при этом: Эй, дядя, поди-ка сюда.

Тот остановился: Чего, передумал, помочь все же. Да нет, не в том дело. А в чем. Подойди сюда, будь любезен, настаивал Сиприано Алгор и, когда просьбу его уважили, сказал: Возьми-ка полдюжины мисок, жене снесешь в подарок, и этих вот суповых полдюжины тоже, держи. Да за что же, я же ничем тебе не помог, впал тот в недоумение. Какая разница, считай, что помог, а если нужен кувшин для воды, бери и кувшин. Вот кувшин мне и вправду нужен. Ну и забирай, тащи-тащи. Гончар составил миски горкой, мелкие вниз, глубокие сверху и водрузил их на левую руку встречного, согнутую и прижатую к груди, а поскольку с пальца правой уже свисал у того кувшин, не нашел облагодетельствованный ничего лучше банального «спасибо» и учтивого наклона головы, который на удивление плохо вязался с его социальным статусом, и значит это, что несравненно лучше мы понимали бы житейские сложности, будь наше усидчивое усердие употреблено на постижение противоречивости явлений, а не на их тождественность и связь, ибо те обязаны объясняться сами собой.