Владелец кинотеатра - Андрей Быстров Страница 3

Это как-то связано с черными всадниками. И они, и эти люди — все здесь замкнуто в одну бесконечную цепь, выкованную Страхом. Но где «здесь», что это за город в ночи под тревожной луной? Снова вопрос без ответа. Борис лишь знал (откуда-то знал), что сейчас тысяча семьсот двадцатый год. Или… Нет. Он пытался найти объяснение этому невесть откуда взявшемуся знанию. Почему бы не быть году, скажем, тысяча трехсотому? Но неощутимый челнок скользил вдоль длинного ряда цифр, выписанных в его сознании причудливой вязью, и неизменно застревал у цифры 1720.

Покинув группу странных зрителей, Борис направился к громадному дому на краю площади. Там светилось только одно, широкое и высокое окно на первом этаже, и оранжево-красноватый свет в этом окне шел из глубины. Там горит, наверное, всего одна свеча, у дальней стены комнаты, подумал Борис. Но свет этот был не слишком похож на тот, какой дает пламя свечи… Неровные, мечущиеся отблески. Может быть, угасающий камин или печь с открытой заслонкой?

Приблизившись к дому, Борисвдруг остановился, содрогнувшись. На высоком потолке в комнате изгибались безмолвные тени, как будто что-то злое вознамерилось испугать лежащего в колыбели ребенка парадом ужасающих призраков. Внешне это было похоже на забаву, театр теней, когда сложенные особым образом перед источником света пальцы рисуют на стене или потолке черные силуэты. Но тут это не выглядело забавой. Гигантские тени, сгустки мрака, надвигались из колец зловещих паутин, вытягивали отвратительные клешни. Порождения ночного кошмара, готовые высасывать жизнь.

Слово «кошмар», мелькнувшее подобно темной молнии, дало Борису ключ. Я просто сплю, подумал он. Но это не принесло ему облегчения, освобождения, как обыкновенно бывает, когда в самом страшном сне приходит осознание того, что это сон. Тогда становится ясно: окружающая безысходность нереальна, и достаточно усилием воли открыть глаза, чтобы избавиться от нее. Для Бориса же ничто не изменилось… Да, теперь он знал, что спит и видит сон, но он знал также и то, что не в его воле проснуться. А раз так, не все ли равно? Разве в конечном счете для каждого человека реально не только то, что отражается в его сознании?

Он ощутил чье-то присутствие за спиной, так отчетливо, что с трудом заставил себя оглянуться.

Это были псы. Полукругом они собирались перед освещенным окном, задирали острые морды к небу. Они молчали; постепенно их становилось все больше и больше, словно все псы города стягивались на жуткое представление в театре теней. А когда они начали выть — один за другим, тоскливо и монотонно, как по покойнику — он бросился в бегство.

Но во сне ни от чего нельзя убежать. Ноги вязнут, словно в густом желе, немыслимо тяжело делать шаг за шагом. А если удается будто бы вырваться… Тогда лучше бы и не удавалось, потому что… То, страшное, от чего убегал, всегда ждет впереди, и всегда еще хуже, налитое новым злом.

Он помнил этот закон кошмаров, и он понимал, что псы — не самое худшее для него в эту ночь. Там, за площадью, в лабиринте улочек, куда он стремился убежать, есть что-то еще, самое плохое. И встречу с ним нельзя ни отменить, ни отсрочить. Нельзя свернуть в сторону, потому что везде одно и то же. Нельзя остановиться, потому что тогда оно придет к тебе.

С безнадежного бега в вязком желе он перешел на шаг. Он не запыхался (разве можно запыхаться во сне?) и шагал по темной улице, пока дома не расступились, и улица не оборвалась внезапно на другой площади.

Все здесь заливал пылающий серебряный лунный свет. В этом свете Борис четко видел хрупкую фигурку девушки в центре пустой площади, закутанную в полупрозрачные одеяния. Это была именно молодая девушка — знание некоторых вещей дается во сне изначально, само собой. Лицо ее скрывал такой же островерхий капюшон, как у черных всадников. Борис чувствовал, знал — это оно, то самое, и хуже этого ничего быть не может… Но он шел к девушке, как привороженный.

Когда всего несколько шагов разделяло их, девушка откинула капюшон. Длинные темные волосы рассыпались по плечам… Лица не было. Ничего не было — бездна, пустота.

— Иди за мной, — сказал из этой пустоты хрипловатый, ядовито-обольстительный голос. — Ты не нужен там. Здесь, глубоко внизу, о тебе позаботятся. Здесь… Глубоко, глубоко внизу.