Метро 2033. Корни небес - Туллио Аволедо Страница 3

Бомба упала несколько минут спустя, в пяти километрах к северо-востоку от площади. Нахлынувшая с силой цунами ударная волна смела купол, колоннаду Бернини и испепелила толпу молящихся.

По крайней мере, это то, что говорят.

Что было рассказано нам.

Никто из нас не был там. Мы узнали это от других, а те, в свою очередь, узнали это от кого-то, кто, возможно, в тот день был там лично.

— Ансельм говорит, что, убегая от площади к ближайшей станции метро, он чувствовал себя предателем. Но его свидетельство столь ценно, что не может быть сомнений: в тот день его направлял сам Господь.

Кардинал замолкает, как только старик вновь показывается в комнате с чашкой и стаканом на пластиковом подносе. Только когда он приближается, в свете стоящей на столе свечи я вижу длинные шрамы на его лице и пятна ожогов на шее.

— Благодарю тебя, Ансельм. Уже с сахаром? Два кусочка? Спасибо.

Кардинал смотрит на дымящуюся чашку. С закрытыми глазами вдыхает аромат чая, улыбаясь от удовольствия. Потом открывает их, покачивая головой с виноватым видом.

— Я знаю, что мне не стоило бы делать этого. Это последние пакетики. Потом их не останется вовсе. Невозможно поверить, что они протянули так долго. Как это мы их храним, Ансельм?

— Держим в морозилке, Ваше высокопреосвященство.

— Ах, вот оно что! В морозилке. Спасибо, дражайший. Ты можешь идти.

После того как слуга выходит из комнаты, кардинал продолжает свой рассказ.

— С тех пор мы осиротели. Бенедикт был последним Папой. Апостольская конституция, Universi Dominici Gregis, [6]дает подробнейшие указания о том, как следует действовать в случае смерти понтифика. Но ситуация, подобная нашей, в ней, естественно, не предусмотрена. Согласно указаниям, я должен был удостовериться в смерти понтифика, ударив по его лбу серебряным молоточком и трижды позвав по имени в присутствии обер-церемониймейстера папских литургических церемоний, секретаря и канцлера Апостольской Палаты. Но от Папы Бенедикта остался лишь прах, носимый ветром. Получается, я должен выйти отсюда и бить серебряным молоточком по римскому небу? Если бы он был у меня, этот молоточек… — Альбани качает головой. — На девятый день я в одиночестве провел поминальную панихиду по покойному Папе, после чего похоронил в этих катакомбах горстку пепла, взятую с окраины города.

Я опускаю голову. Прежде чем войти в это убежище, я сделал то же самое. Никто из нас не знает, что сталось с его родственниками, с друзьями. Мои родители и сестра были в Бостоне, а брат — в Сиэтле. Полагаю, эти два города входили в число первых мишеней. Перед тем, как спуститься сюда, я взял горстку пепла и положил ее в кожаный мешочек. Я всегда ношу его с собой. Я не знаю, кем или чем был этот прах: мужчиной, женщиной или собакой. Быть может, даже деревом. Как бы то ни было, он был чем-то, что было живо, а теперь — нет. Когда правда скрыта, когда ее нельзя разглядеть, приходится довольствоваться символами.

Кардинал пьет свой чай.

Я подношу стакан к губам. Я наслаждаюсь водой. Было время, когда я небрежно проглотил бы ее одним махом. Но теперь она драгоценна. Она стала даром, который смакуешь по капле.

Альбани медленно и бесшумно опускает чашку на блюдце.

Здесь, внизу, все мы научились ценить тишину. Часто это единственный способ спасти свою жизнь.

— Как вы знаете, отец Джон, по истечении траура, я, будучи кардиналом-камерленго, должен был созвать имеющих право голоса кардиналов, чтобы собрать конклав для выборов нового Папы… Но, видите ли, у меня было одно препятствие… да и теперь оно существует. Я единственный кардинал. Других нет. То есть, наверное, где-то мире кто-то еще выжил. Но с практической точки зрения это не имеет значения. Один я конклав провести не могу. Так что последние двадцать лет папское кресло пустует. У нас нет Папы. Однако два месяца назад…

Кардинал выдерживает длинную паузу. Затем складывает кисти рук треугольником. Похоже, он взвешивает каждое слово, прежде чем произнести его.

— Два месяца назад разведывательный отряд, прочесывавший окрестности Анконы, [7]где мы установили постоянный аванпост, спас торговца. Последнего выжившего члена каравана, шедшего из Равенны. Караван этот, состоявший из четырех повозок, попал в засаду в нескольких километрах от аванпоста. Торговцу удалось спастись во время бойни, укрывшись в старом прибрежном бункере, стальная дверь которого была милосердно открыта. Я говорю «милосердно», потому что вижу в спасении этого человека дело рук Божьих.

Здесь внизу, вне службы и молитвы, мы редко произносим имя Господа. Мы будто разделили свою веру на части: продолжаем молиться Ему, но в повседневной жизни предпочитаем о Нем не думать.

Кардинал допивает свой чай. Я просто держу стакан в руках, наслаждаясь свежестью воды.

— Когда его обнаружили швейцарские гвардейцы, бедняга был почти мертв от страха и жажды. Три ночи пришлось ему слушать шумы и вопли, производимые кружившими вокруг бункера чудовищами. В первую ночь звери, которых торговец не смог описать, пировали остатками каравана. Во вторую — попытались взломать дверь бункера. На третью ночь они, казалось, отступили от этого намерения, но когда торговец попытался выйти, затаившаяся в засаде тварь почти одолела его. Гвардейцы нашли его обезвоженным и почти сошедшим с ума от ужаса.

Могу себе это представить. Каждый слышал истории о тварях, опустошающих поверхность по ночам. Мы как будто бы видели их своими глазами. Они уже много лет живут в наших кошмарах.

— Перед тем как умереть, караванщик рассказал гвардейцам нечто невероятное. По его словам, к северу от Равенны существует город призраков…

— Это распространенные легенды. Говорят, даже в Риме…

— Прошу вас, отец Джон, не перебивайте.

— Простите.

— Дело не в призраках. Не только в них. Гвардейцы сначала списали это на бред несчастного… Он говорит, что хозяева города — привидения они там или еще кто — держат в подземельях пленника высокого церковного сана. По крайней мере, в этом его заверяли жители села близ Равенны, от которых он и услышал всю историю.

Прежде чем закончить, Альбани выдержал долгую эффектную паузу.

— Речь, видимо, идет о патриархе. А город — Венеция.

Венеция…

Я никогда не видел Венеции.

Я прожил в Италии почти половину своей жизни, но это оказалась неудачная для путешествий половина. Слово «туризм» вошло в ряд фантастических слов, вроде «гиппогриф» или «единорог». Венеция значит для меня то же, что Атлантида. Мифические города потерянного прошлого.