Визит к Прометею - Евгений Гуляковский Страница 3

Танаев поймал себя на том, что рассуждает, как инженер, которому поручили определенную конструктивную задачу, словно речь не шла о его жизни и словно в его руках были все необходимые для решения этой задачи инструменты и материалы! Но ведь именно эта уверенность помогла ему на станции Антов совершить невозможное и восстановить собственное тело, распавшееся на атомы в гигантском компьютере. Вот только там его сознанию подчинялись мощнейшие потоки энергии, способные создать любые материалы, и все, что от него требовалось, — правильно оформить свое желание. Теперь же у него не было ничего, кроме камня да этого жалкого, бесполезного обломка меча...

Он поднял его и со всего размаху опустил тупое лезвие на обломок лавы, на котором сидел, пытаясь хотя бы дать выход собственной ярости.

К его удивлению, от этого удара сломанное лезвие погрузилось в камень на несколько сантиметров.

Нагнувшись, он стал внимательно изучать породу, оказавшуюся такой податливой. Пемза! Ну, конечно же, это — пемза! Вулканическое стекло, наполненное миллионами пузырьков газа. Их здесь так много, что от самого стекла почти ничего не осталось, кроме тончайших оболочек этих пузырьков. Вот почему меч так легко проник в глубину этого хрупкого и легкого материала.

Он, кажется, мечтал о материале, способном противостоять адской температуре лавовой реки? Так вот он, перед ним! Ничто не может сравниться с теплоизоляционными свойствами этой пемзы! Никакая тугоплавкая сталь! Эта мысль несла в себе определенную надежду — но он постарался сдержать взрыв эмоций. Все еще следовало проверить.

Обломков пемзы вокруг было великое множество. Он выбрал самый большой, размером с хорошую бочку, лежавший недалеко от берега, и, не особенно надеясь на успех, постарался столкнуть его в лавовый поток. Обломок неожиданно легко поддался его усилиям и, попав в струю лавы, отраженную от берега, стал медленно удаляться.

«Один, два, три, четыре»... — Танаев продолжал счет, каждую минуту ожидая, что обломок пемзы полностью растворится в лаве, не сумев противостоять ее жару, — но этого не произошло. Неторопливое течение вязкого потока лавы медленно, но уверенно несло его к противоположному берегу, до тех пор пока он не скрылся из виду за поворотом.

Теперь у Танаева действительно появилась надежда — пока только надежда, потому что он понимал: на таком импровизированном плоту, посреди раскаленного пекла огненной реки, не продержаться и пяти минут. Нужно было придумать, как защитить себя от жара... Мысль лихорадочно металась между самыми невероятными предположениями.

— Надеть защитный скафандр! — Но у него не было скафандра... — Построить на плоту что-то вроде каюты или хотя бы собачью будку, в которую можно забиться и спрятаться от проклятой жары... — Но у него не было ни инструментов, ни материала для строительства...

Хотя кое-что все-таки было — обломок меча, покрытый шунгитом. Обломок, погрузившийся в мягкую пемзу на несколько сантиметров после одного удара...

Он схватил сломанный меч и лихорадочно принялся за работу.

Не прошло и пяти минут, как он убедился в том, что с помощью этого импровизированного инструмента пемзе можно придавать любую форму, — вот только с каждой минутой времени у него оставалось все меньше...

Он чувствовал, как постепенно затрудняется дыхание, пот заливает глаза, а его мощное, искусственно созданное сердце с трудом гонит вязкую кровь по артериям. Мучительно хотелось пить, и мышцы ныли от непосильного напряжения, но он не мог себе позволить даже минуты отдыха.

Обломок лавы, который он выбрал после придирчивых поисков и осмотра всего имевшегося на островке материала, чем-то напоминал перевернутую вверх дном лодку.

С превеликим трудом, используя другие обломки лавы в качестве подставок и противовесов, ему удалось перевернуть обломок, после чего, не останавливаясь ни на секунду, он начал лихорадочно вырубать углубление в его верхней плоскости.

После часа такой каторжной работы он понял, что все равно не успеет продолбить углубление достаточного размера — сил оставалось все меньше, и следовало придумать что-то другое, пока он полностью не обессилел. Еще один такой час — и он уже не сможет сдвинуть с места свою «лодку», даже если успеет к тому времени закончить работу.

Сейчас выемка в породе уже достигала сорока сантиметров в глубину, и если бы над ней была крыша... Вот ее-то и следовало теперь поискать, а не пытаться совершить невозможное.

Последняя мысль оказалась самой плодотворной, потому что уже через пять минут он нашел плоский обломок пемзы, достаточно легкий, чтобы подтащить его к «лодке», и достаточно большой, чтобы полностью прикрыть сделанное в ее корпусе углубление. Водрузив его сверху над своей норой, в которой он с трудом мог уместиться, скорчившись, как собака в конуре, Танаев оставил достаточное пространство, чтобы без особого труда юркнуть внутрь, как только «лодка» окажется «на плаву», после чего останется только сдвинуть крышку над собой.

Теперь нужно было столкнуть всю эту конструкцию в лавовую реку и успеть вскочить в «лодку», прежде чем поток утащит ее прочь.

Он сооружал свой плот на достаточном удалении от берега, чтобы уберечься от нестерпимой жары, и теперь за это приходилось расплачиваться.

Проклятая лодка слишком медленно продвигалась к берегу, издавая ужасающий скрип на своих импровизированных «катках» из скользких осколков обсидианового стекла.

Ими он выложил всю дорогу до самого берега, еще до того, как приступил к спуску своей конструкции на лаву.

Все когда-нибудь кончается. В конце концов и эта адова работа была закончена, и Танаев, задыхаясь, из последних сил запрыгнул на борт лавовой посудины, едва не опрокинув ее. Однако вязкая лава смягчила толчок, и ему удалось забраться в импровизированную каюту, до того как жара окончательно лишила его способности двигаться. Теперь оставалось только сдвинуть крышку и, полностью отрезав себя от внешнего мира, отдаться на волю огненной реки. Он так и не смог придумать, чем можно заменить рулевое весло, и теперь его судьба зависела от капризного течения лавового потока.

«Словно крышку гроба над собой задвинул!» — подумал Танаев, и это была его последняя ясная мысль.