Лед - Анна Каван Страница 3

Времени оставалось совсем немного, но, по крайней мере, нас ждет одна и та же участь. Ледяная лавина уже поглотила лес, последние ряды деревьев ломались в щепки. Я почувствовал ее серебряные волосы у себя на губах, она прижалась ко мне. И тут я потерял ее; руки не могли ее больше найти. Вырванный ствол дерева плясал высоко в небе, подкинутый на сотни футов ледяным ударом. Потом была вспышка, все зашаталось. Мой наполовину упакованный чемодан лежал на кровати. Окна комнаты были по-прежнему открыты настежь, занавески задувало внутрь. За окном качались кроны деревьев, небо темнело. Дождя слышно не было, но гром перекатывался и отдавался эхом, а когда я выглянул, сверкнула молния. Температура упала на несколько градусов по сравнению с утренней. Я поспешил надеть куртку и захлопнуть окно.

И все-таки я был на верном пути. Пройдя сквозь сросшиеся в подобие тоннеля живые изгороди, дорога запетляла по темному буковому лесу и привела к дому. Свет нигде не горел. Дом выглядел брошенным и необитаемым, как и все дома, мимо которых я проезжал. Я посигналил несколько раз и стал ждать. Было поздно, они могли уже спать. Если она здесь, я должен ее увидеть, это собственно и было моей целью. Через некоторое время подошел муж и впустил меня. На этот раз он явно не был рад меня видеть, что было объяснимо, если я поднял его с постели. Похоже, он был в халате.

Электричества в доме не было. Он пошел вперед, светя фонариком. Камин в гостиной слегка согревал воздух, но я все равно остался в пальто. В свете лампы я с удивлением отметил, как сильно он изменился, пока я был за границей. Он отяжелел, стал жестче и суровей; былого гостеприимства как не бывало. И был он совсем не в халате, а в какой-то шинели, отчего казался совершенно незнакомым человеком. Ожили мои прежние подозрения; передо мной был человек, который не преминет воспользоваться надвигающейся бедой еще до того, как она пришла. Выражение его лица явно не было дружелюбным. Я извинился за столь поздний визит, объяснив, что заблудился. Я застал его за выпивкой. Маленький столик был уставлен бутылками и стаканами. «Ну, тогда за ваш приезд». В его манерах не было и следа радушия, как и в тоне, в котором сквозили непривычные сардонические нотки. Он налил мне выпить и сел, длинная шинель прикрывала его колени. Я посмотрел, не оттопырен ли карман, не выпирает ли где ствол, но под шинелью ничего заметно не было. Мы сидели и выпивали. Я рассказывал о своих путешествиях и ждал, когда же появится девушка. Ее не было; из дома не доносилось ни звука. Он не обмолвился про нее ни словом, и по злобному вызывающему взгляду было понятно, что делает он это намеренно. Комната, которую я помнил милой и уютной, теперь была неприбранной и грязной. С потолка осыпалась штукатурка, в стенах виднелись глубокие трещины, как после взрыва, судя по темным пятнам, кое-где протекала крыша; в доме чувствовалось то же опустошение, что и снаружи. Когда терпению моему пришел конец, я спросил, как она поживает. «Она умирает. — Потом злобно осклабился и ответил на мое испуганное восклицание: — Как и все мы». Это была шутка. Я понял, что он намерен помешать нашей встрече.

Я просто должен был ее увидеть; это было важно, жизненно важно. Я сказал: «Я сейчас уйду и оставлю вас в покое. Но не могли бы вы дать мне чего-нибудь поесть? Я ничего не ел с полудня». Он вышел и грубым властным тоном велел ей принести еду. Разрушение, царившее повсюду, передавалось, как зараза, поражало все, включая их отношения и облик комнаты. Она принесла поднос с хлебом, маслом и ветчиной, я внимательно вгляделся в нее, стараясь понять, изменилась ли она. Она выглядела еще тоньше, чем прежде, еще прозрачнее. Она не проронила ни звука, вид у нее был напуганный и замкнутый, как в ту пору, когда мы только познакомились. Мне нестерпимо хотелось поговорить с ней, остаться наедине, но такой возможности у меня не было. Муж, продолжая пить, все время следил за нами. Опьянев, он стал агрессивен; когда я отказался от стакана, рассердился и явно вознамерился со мною повздорить. Я понимал, что пора уходить, но у меня так разламывалась голова, что не было сил двинуться. Я не отводил руку ото лба и глаз. Очевидно, девушка это заметила, вышла из комнаты и, принеся что-то в ладошке, пробормотала: «Аспирин, от головы». Он заорал, словно уличный забулдыга: «Что ты там ему нашептываешь?» Я был тронут ее вниманием и хотел бы сделать для нее нечто большее, чем просто поблагодарить; но он уставился на меня с такой злобой, что я поднялся.

Провожать меня он не стал. Пробравшись в темноте, на ощупь, вдоль стен, я отыскал входную дверь и вышел на слабо поблескивающий снег. Мороз был такой, что я поспешил залезть в машину и включить обогревание. Оторвав взгляд от приборной панели, я услышал, как она негромко выкликнула фразу, из которой я понял лишь «обещай» и «не забудь». Я включил фары и увидел, что она стоит в дверях, обхватив себя тонкими руками. На лице — привычное выражение жертвы, что, конечно, имело психологическую природу и было результатом полученных в детстве травм; мне это виделось тончайшей тенью побоев на невозможно нежной, гладкой, белой коже у глаз и уголков рта. Образ этот имел для меня свою неодолимую привлекательность. Я едва успел выхватить ее взглядом, как машина тронулась; я машинально жал на стартер, не ожидая, что она сразу заведется на таком морозе. В ту же секунду, как бывает лишь во сне, темная внутренность дома вытянулась, превращаясь в черную руку, которая, схватив ее, рванула с такой бешеной силой, что побелевшее от ужаса лицо увлекаемой во мглу девушки треснуло и рассыпалось на части.

После того как их отношения испортились, я уже не мог оставаться в стороне. Пока она была счастлива, я готов был исчезнуть, самоустраниться. Но теперь я снова ощущал свою вовлеченность и нашу с ней связь.