В третью стражу. Автономное плавание - И. А. Намор Страница 3

Все было бы совсем печально, если бы не друзья…

Вильда фон Шаунбург, имение Vogelhügel.

21 декабря 1935 года

Солнце, искрящийся снег, темные силуэты сосен и вечные горы, напоминающие… что жизнь быстротечна. Она лишь сон, красивый или не очень, приятный или нет.

А какой сон приснился мне? – Вильда не хотела признавать, что, возможно, ей снится унылый неинтересный сон про женщину, которая мечтала взлететь словно птица, но обнаружила себя «на кухне, в кирхе и в детской». Увы, но такова правда жизни, неоднократно описанная в прозе и в стихах, услышанная в проповедях с амвона, подкрепленная розгами строгой фрау Линцшер и растолкованная ласковыми ну-ну-ну «милой мутер». Нет ничего удивительного в том, что идея не просто носится в германском воздухе, она сам этот воздух… суть… идея земли и крови. Куда от этого бежать, если романтический гештальт Великой Женственности растворен не только в стихах божественного Гете, но и в великолепных, как пенящееся шампанское, строках изумительного, хотя и запрещенного нынче Гейне?

Мысль получилась красивая. Художественная, как говорили иногда в салонах Мюнхена. Но главное, мысль эта понравилась самой Вильде.

«Так может начинаться роман, – решила она, глядя в спину идущему впереди мужу, – о мужчине и женщине, скользящих солнечным зимним утром по свежепроложенной лыжне в Баварских Альпах».

О мужчине и женщине, повторила про себя и усмехнулась. Надо же, даже в мыслях она поставила на первое место не женщину, то есть себя, а мужчину, то есть его. Приходилось признать, что общество гораздо сильнее индивида и с этим, по-видимому, ничего не поделаешь. А Баст – ну что тут скажешь! – Баст был убедителен и великолепен, другого слова не подберешь. Высок, атлетически сложен, и… да, – спортсмен в лучшем смысле этого слова. Все, что он делает, он делает технически безукоризненно, как сейчас, к примеру, идет на лыжах. Вот только…

Когда она увидела его впервые, а случилось это всего два года назад в имении тетушки Тильды, он ей сразу же безумно понравился. Баст буквально поразил ее воображение, которое, надо отметить, совсем не было неразвитым, как мог бы подумать сторонний наблюдатель. Но – поразил!

Молодежь в тот день резвилась на лугу. Играли в серсо, много смеялись и пили белое вюрцбургское, заедая спелой клубникой. Прохладное кисловатое вино, с запахом цветов и виноградных листьев, и огромные благоухающие ягоды, сладкие и сочные. И солнце, и плывущие над долиной ароматы созревающих в садах плодов. В общем, прекрасное летнее утро, и настроение у всех собравшихся на лугу чудесное, и даже птица – вероятно, жаворонок – внезапно запела в голубой бесконечности неба. И вдруг на проселке возникло облачко пыли, приблизилось, разбухая, растягиваясь вдоль дороги, и выдавило из себя мчащееся с бешеной скоростью авто. И перед Вильдой возник огромный, блистающий даже сквозь слой пыли бордовым лаком, автомобиль. «Красивый», – но внимание Вильды больше привлек молодой мужчина, сидевший за рулем. Казалось, он пришел к ней – материализовавшись из ее собственных девичьих снов. Высокий, спортивный, в светло-синей рубашке, белых брюках и белых же туфлях. Легко перескочил через борт автомобиля, не делая попытки открыть дверь, и улыбнулся. Вильде показалось, что улыбка предназначена только ей. Ей одной и больше никому. Она улыбнулась в ответ, встала с расстеленного на траве пледа и шагнула вперед, почувствовав, что «поплыла», – ощутила, но совершенно не осознала. У Баста оказались темно-русые волосы, правильные черты лица, крепкий мужественный подбородок, прямой нос и голубого – переходящего в сталь – цвета глаза.

Вдобавок он был великолепно образован, умен и говорил с ней обо всем на свете. Объяснял трудные места в философии Ницше, рассуждал о живописи немецких символистов и романтиков, трактовал понятие нравственного императива, читал наизусть Шиллера и Бюхнера и напевал сильным баритоном мелодии Вагнера и Хуго Кауна. Чего еще могла желать Вильда? Разве что поцелуя этих четко очерченных губ, объятий, пылкой страсти. Однако доктор Баст фон Шаунбург, несмотря на свою молодость, оказался человеком консервативных взглядов. Он ухаживал с основательностью прусского чиновника, а не баварского дворянина. И овладел ею только после того, как церковь в лице своего толстого и нещадно потеющего представителя объявила их мужем и женой.

«Овладел, – Вильда подумала об этом буднично, без обычного для мыслей такого рода раздражения. Возможно, ей помогали сейчас физические усилия, с которыми связан бег на лыжах, да и морозный воздух приятно холодил щеки и лоб, не давая впасть в гнев или поддаться накатывающей по временам истерике, бессильной пока перед мужеством ее сердца. – Овладел…»