Карельский блицкриг - Владимир Панин Страница 3

– Это будет уже двенадцатое дело… – многозначительно произнес Громогласов, пытаясь привести в чувство слишком далеко зашедших правдолюбцев. Передача дела на новое расследование после специальной директивы наркома о запрещении применения физического воздействия к арестованным с ограниченным сроком следствия в большей степени означала прекращение дела.

Голос чекиста и его воинственная поза возымели действие. Пикин с остальными членами комиссии несколько смутились, поняв, что может произойти перерасход отпущенного лимита, но военюрист моментально нашел лазейку.

– Хорошо. Давайте напишем протокол разногласий, где каждая из сторон выскажет свое мнение и подкрепит его фактами, – ловко плеснул маслицем на огонь крючкотвор, и Громогласов закачался. Писать, а уж тем более обосновывать свое мнение ему как-то не хотелось. Он вопросительно посмотрел на Чайку, но тот только скорбно молчал. Писать и обосновывать свое мнение ему тоже не хотелось. Дело ведь касалось не командарма или комкора, а простого комдива.

– К чему вносить раскол в наши ряды? Если есть мнение, то давайте направим на доследование… – нехотя согласился Громогласов, но и этого очкарику было мало.

– Если комиссия не возражает, я хотел бы задать несколько вопросов арестованному комдиву Рокоссовскому.

– Какие еще вопросы? – сразу насторожился чекист.

– Относительно условий его содержания.

– Зачем это? Условия содержания арестованных у нас одни и те же для всех, сносные. Других нет и не будет.

– Вот пускай он это и скажет.

– Что скажет?

– Что сносные условия.

– Глупости все это, – уверенно громыхнул чекист, но крючкотвор не унимался и вновь плеснул масла в огонек.

– Хорошо, я так и отпишу, что присланные мне вопросы признаны глупостью, – произнес юрист, хитро не уточняя, куда и кому следует отписать.

Весь кипя от негодования, Громогласов вперил в юриста свой тяжелый взгляд, готовый прожечь его насквозь, но в их ментальную дуэль вмешался Пикин.

– Товарищ Громогласов. Если товарищ военюрист просит, пусть приведут арестованного. Пусть он ответит на вопросы, если это надо. Много их у вас?

– Около десяти, товарищ Пикин.

– Вот видите, товарищ Громогласов. Пусть ответит, и секретарь начнет оформлять бумаги по результатам нашей работы.

Не будь в составе комиссии Пикина и товарищей из госконтроля, Громогласов послал бы крючкотвора ко всем чертям с его вопросами, но, увы, не мог этого сделать.

– Хорошо. Герасименко, распорядитесь! – приказал Громогласов чекисту, и тот пулей выскочил из кабинета. Прошло немного времени, и арестованный был доставлен в кабинет пред грозные очи комиссии.

Едва Рокоссовский переступил порог кабинета, как Громогласов впился глазами в военюриста. Чутье чекиста подсказывало, что тот неспроста потребовал к себе комдива, и весь напрягся, готовый в любой момент сорвать и разоблачить незаконные действия крючкотвора.

Однако ничего подозрительного не произошло. С усталым лицом, военюрист попросил арестованного представиться комиссии, не называя при этом причин, по которым она приехала в «Кресты».

Единственное, что он сделал – это встал со стула и, разминая затекшие ноги, подошел к сидевшему на табурете Рокоссовскому, точно так же, как это делали следователи, ведущие долгий допрос арестованного.

– Есть ли у вас претензии по вашему содержанию? – спросил юрист, открыв блокнот и взяв в руки тонко отточенный карандаш.

– Нет… – после короткой паузы ответил комдив. Он ожидал услышать все что угодно, но только не это.

– Получаете ли вы письма и посылки от семьи? – монотонным, ничего не выражающим голосом продолжил крючкотвор.

– Да, – с некоторым напряжением в голосе ответил Рокоссовский. Он внимательно смотрел на юриста, пытаясь поймать его взгляд и определить, знает его или нет, но тот не отрывал глаз от блокнота.

– Имеете ли вы возможность читать газеты, журналы и книги?

– Да, – прозвучал ответ, и юрист поставил на листке очередную галочку.

– Регулярно ли проводится у вас в камере санитарная обработка?

– Да.

– Хорошо, – сдержанно констатировал юрист и буднично перекинул страницу блокнота. Он был большой, с круглыми скобками вверху, и страницы можно было перелистывать одну за другой.

– Есть ли у вас жалобы на состояние своего здоровья?

– Нет… – с некоторой задержкой ответил Рокоссовский к огромной радости Герасименко и Громогласова.

– Были случаи отказа вам в медицинской помощи? – задал свой очередной вопрос зловредный очкарик.

– Нет, – произнес комдив и в этот момент уперся взглядом в надпись, сделанную карандашом на тыльной части перевернутой страницы. Перевернутая юристом, она оказалась точно перед его глазами, и Рокоссовский не мог ее не прочесть.

Короткая, всего в несколько строк, она содержала крайне важные для комдива сведения.

«Дело комдива Рокоссовского – тухлое. Все давшие против него показания расстреляны, новых материалов нет». Таково было резюме изучившего дело комдива военюриста, записанное в черновом варианте на странице блокнота.

Едва комдив прочитал эти слова, как сердце его застучало в бешеном темпе. Он с удивлением поднял глаза на юриста, но тот по-прежнему упрямо не посмотрел в его сторону.

– И последний вопрос. Есть ли пожелания в адрес администрации тюрьмы?

– Нет, – чисто механически произнес комдив, усиленно переваривая открывшуюся ему правду.

– У меня все… – военюрист закрыл блокнот и с видом исполнившего свой долг человека посмотрел на Громогласова, который тут же дал команду увести арестованного.

Кем был этот военюрист, знакомым, которого комдив так и не смог вспомнить, или просто хорошим человеком, которого бывшие сослуживцы попросили помочь арестованному Рокоссовскому, так и осталось неизвестно. Некоторое время Константин Константинович опасался, что все это хорошо подстроенная чекистами провокация, но чем больше он думал, тем сильнее убеждался в обратном.

О том, что написал юрист, он и сам догадывался, выстраивая логическую цепочку в своих рассуждениях, сидя в камере. Но одно дело предполагать и совсем другое – получить конкретные подтверждения своим догадкам, пусть и столь необычным способом.

Брошенным судьбой кругом следовало воспользоваться, и, вернувшись к себе в камеру, он принялся выстраивать тактику своего освобождения.

На очередном допросе комдив сказал, что готов к сотрудничеству со следствием, но только после очной ставки с теми, кто дал на него показания. К подобному повороту следователь оказался не готов. Как он ни напирал, как ни уговаривал Рокоссовского хорошо подумать, тот твердо стоял на своем.

Да, дам признательные показания, которые вы так хотите получить, но только на очной ставке. Представьте мне хоть одного человека, пусть скажет мне это в глаза, и я подпишу все нужные вам показания.