Самое сильное заклятье - Лайон Спрэг де Камп Страница 3

Мартин двинулся в путь – продолжение разговора требовало от него слишком больших усилий. Вскоре все его надежды относительно съемок фильма рассыпались в прах. Древнему городу, казалось, не было конца, и даже самой планировкой он разительно отличался от современного Рима.

Вывески лавок были на классической латыни. Правописание в отличие от произношения сохранилось без изменений со времен Цезаря. Узкими переулками, редкими прохожими, всем своим сонным патриархальным видом город напоминал Филадельфию.

На сравнительно оживленном перекрестке мужчина в кожаных штанах и яркой полосатой рубахе регулировал уличное движение. Восседая на лошади и что-то иногда выкрикивая, он порой поднимал руку и останавливал повозку, чтобы пропустить, к примеру, носилки знатного патриция. Пэдуэй прислонился к стене дома и стал вслушиваться. Всадник говорил слишком быстро; слова казались Мартину знакомыми, однако смысла уловить он не мог. Это было мучительно и сравнимо лишь с бессильной яростью рыбака, у которого поклевывает, но не берет. Огромным напряжением воли Пэдуэй заставил себя думать на латыни. Окончания путались, и все же, если придерживаться простых фраз, словарного запаса хватало. Мартин заметил, что с него не спускают глаз сбившиеся в стайку мальчишки. Когда он строго посмотрел на них, они захихикали и убежали.

Итак, оставалось два варианта: сумасшествие и провал во времени. Причем версия сумасшествия теперь представлялась менее вероятной. Пэдуэй решил исходить из предположения, что факты именно таковы, какими они кажутся.

Но что делать? Нельзя же торчать здесь вечно, глазеть на перекресток! Надо порасспрашивать, надо сориентироваться, надо разработать план действий!.. Беда в том, что Пэдуэй с детства робел перед незнакомцами. Дважды он открывал рот – и замирал, не в силах произнести ни звука. Наконец он сумел взять себя в руки.

– Прошу прощения, какое сегодня число?

Человек, к которому обратился Мартин – добродушного вида мужчина с буханкой хлеба под мышкой, – застыл на полушаге. Его лицо отразило полнейшее недоумение.

– Qui’e? Что?

– Меня интересует дата, – медленно произнес Пэдуэй.

Прохожий нахмурился. «Быть беде!» – с опаской подумал Мартин. Однако мужчина лишь сказал:

– Non compr’endo.

Пэдуэй нашарил в кармане карандаш, вытащил блокнот и записал свой вопрос на бумаге.

Прохожий уставился на листок, напряженно шевеля губами. Наконец лицо его просветлело, и он воскликнул:

– А, так ты хочешь узнать дату?

– Sic, дату.

Мужчина выдал длинную тираду. С таким же успехом он мог говорить на тарабарском наречии. Пэдуэй отчаянно замахал руками:

– Lento!

– Я сказал, что понял тебя, чужеземец. По-моему, сегодня девятое сентября, хотя точно не уверен – забыл, когда была годовщина свадьбы моей матери, три дня назад или четыре.

– А какой год?

– Какой год?

– Sic, какой год?

– Тысяча двести восемьдесят восьмой Anno Urbis Conditae ^[2].

Теперь уже Пэдуэй застыл в недоумении.

– А какой это будет в христианском летоисчислении? – наконец произнес он.

– Ты хочешь знать, сколько лет прошло после рождения Христа?

– Hoc ille, верно.

– Ну… Понятия не имею. Спроси лучше у священника, чужеземец.

Мужчина пошел дальше по своим делам, а Пэдуэй остался на месте. Прохожий его не укусил и на вопросы отвечал довольно любезно, но у Мартина подгибались колени. Похоже, что он, человек глубоко миролюбивый и спокойный, попал не в самое спокойное время.

Так что же делать? Что вообще следует делать любому разумному человеку в подобной ситуации? Обеспечить себя кровом и найти способ существования.

Мартин завернул в глухой переулок и тщательно изучил содержимое своих карманов. От увесистой пачки итальянских банкнот проку было не больше, чем от сломанной мышеловки за пять центов, даже меньше – мышеловку все-таки можно починить и использовать. Чеки «Америкэн Экспресс», водительское удостоверение, выданное штатом Иллинойс, ключи в кожаном чехольчике… Вся эта дребедень и гроша ломаного не стоит. Зажигалка, ручка, карандаш – это имеет какой-то смысл, пока не пересох фитиль, не исписались чернила и грифель. Часы и перочинный ножик стоят здесь, безусловно, немало, но Пэдуэю хотелось сохранить их как можно дольше.

Он пересчитал горстку мелочи. Всего монет было двадцать, включая четыре серебряные, на общую сумму сорок девять лир и восемь чентезимо, то есть около пяти долларов. Серебряные и бронзовые монеты наверняка обмениваются. Что же касается никелевых чентезимо… Будет видно.

Пэдуэй вновь зашагал и остановился перед заведением под вывеской «С. Дентатус, ростовщик и золотых дел мастер». Постоял немного, глубоко вздохнул и вошел в дверь.

– Я… Вот, хотел бы поменять на местные деньги, – проговорил он, вытащив мелочь. Как обычно, ему пришлось повторить фразу дважды.

С. Дентатус, словно жаба, которую он сильно напоминал, не мигая уставился на монеты. Потом слегка царапнул каждую заостренным инструментом.

– Откуда они – и ты – взялись? – спросил он скрипучим голосом.

– Из Америки.

– Никогда не слыхал.

– Это очень далеко.

– Гм-м… Из чего они сделаны? Из олова?

– Из никеля.

– Что это такое? Какой-то чудной металл из твоей страны?

– Hoc ille.

– Сколько он стоит?

У Пэдуэя мелькнула мысль назначить за монеты фантастически высокую цену, но, пока он набирался смелости, С. Дентатус грубо нарушил его мечты:

– Неважно, мне они и даром не нужны. Кто их станет покупать? А вот эти… – Ростовщик достал безмен и взвесил по отдельности серебряные и бронзовые монеты. Затем пощелкал костяшками маленького медного абака и объявил: – Чуть меньше одного солида. Ладно, дам тебе ровно солид.

Пэдуэй не спешил отвечать. Внутренне он был готов взять то, что дают, так как терпеть не мог торговаться, да и все равно не знал, что сколько стоит. Но для поддержания престижа требовалось тщательно взвесить предложение.

С улицы донеслись голоса, и в дверь ввалился посетитель – шумный краснолицый здоровяк в кожаных штанах и полотняной рубахе. Его огненно-рыжие усы грозно торчали в стороны, длинные волосы были собраны сзади в хвостик. Он широко улыбнулся Пэдуэю и восторженно взревел:

– Ho, friond, habais faurthei! Alai skaljans sind waidedjans.

«О боже, еще один язык!» – подумал Пэдуэй.

– Простите… Не понимаю.

Здоровяк немного сник и перешел на латынь:

– Глядя на твою одежду, я решил, что ты из Херсонеса. Не могу молчать, когда на моих глазах надувают такого же простого гота, как я!