Разящий меч - Уильям Форстен Страница 29

– А может быть, и чего-нибудь покрепче. – Она заговорщицки подмигнула Пэту.

– Кэтлин, Кэтлин! – с укором воскликнул Эмил.

– Господи, Эмил, слишком долгое воздержание может убить несчастного.

– Точно-точно, – поддержал ее громовым басом Пэт. – Мне нужно подкрепиться после всех издевательств, которые мне пришлось вытерпеть на сцене.

– Ну, ты сам напросился в актеры, – парировал Эмил. – Хорошенькое занятие для командующего артиллерией!

– С вами не соскучишься, – одобрительно сказал Калин. – И все видят, что мы не кичимся своими титулами. Как бы то ни было, подкрепиться нам всем не мешает.

Они обогнули театр, выйдя к главному входу, где еще не рассеялась толпа. Зрители тотчас принялись благодарить за прекрасное представление и поздравлять актеров.

Для русских театр оказался открытием. Прежде они не видели ничего подобного. До появления в этом мире янки все развлечения сводились главным образом к представлениям скоморохов на рыночной площади или сценкам из жизни святых, которые разыгрывались перед церквями.

Сейчас в городе то и дело ставились отрывки из пьес Шекспира, пародии на него, музыкальные шоу, мелодрамы с такими названиями, как «Поруганная любовь» или «Боярин и крестьянка» – все с любимейшими русскими песнями или переведенными на русский популярными американскими куплетами. Двое рядовых Сорок четвертой Нью-Йоркской батареи, один из которых когда-то работал в театре, организовали труппу и построили зал на пятьсот человек; он почти каждый вечер был полон.

Их соперники в конце прошлого года открыли второй театр, поставив «Венецианского купца», переведенного на русский и получившего название «Новродский боярин». Хотя Джон постоянно жаловался на то, что люди только время зря теряют, сидя в театре, Эндрю от всего сердца одобрил начинание. Он подозревал, что, если Джону дать волю, работы велись бы круглосуточно. Правда, пришлось согласиться с необходимостью цензуры «Юлия Цезаря» из политических соображений, чтобы не оскорбить Марка и других римлян.

От театра группа направилась к холму, ее провожали задержавшиеся зрители. Эндрю запрокинул голову и посмотрел вверх, наслаждаясь теплым вечером и звездным небом. Весь день он пытался забыть о грядущей войне. В конце концов большего он сделать пока не мог. Армия была готова, пикеты выставлены – оставалось только ждать. Этот вечер был, возможно, последней передышкой перед схваткой, в первый раз после тифа он был дома. Все дружно смеялись и расхваливали Пэта, а он отпускал непристойные шуточки по поводу привлекательности Боба и его задней части. Они шли к центру поселка. Деревья отбрасывали длинные тени на дорогу, во многих домах еще горел свет. На площади звучала кадриль, и парочки весело танцевали. Это был бал, устроенный для Тридцать пятого полка и Сорок четвертой батареи, а также их дам, и бал этот был в самом разгаре, несмотря на то что театральное представление уже закончилось. Парочки шептались, прячась в тени. Звучала русская и английская речь, слышались латынь и карфагенский. Некоторые, коверкая слова, говорили на смеси четырех языков.

Оркестр заиграл кункстеп, и парочки со смехом и не слишком уверенно принялись плясать, а вокруг них танцевали их тени.

Эндрю остановился полюбоваться танцорами.

– Джентльмены, прошу, – пригласила остальных Кэтлин. – Пэт, ты знаешь, где водка.

– Только давайте тише, – предупредил Калин, – а то моя Людмила задаст нам жару, если мы разбудим ребенка.

Пэт благодарно поклонился Кэтлин, и все направились к дому, проталкиваясь через танцующих.

– Напоминает шестьдесят четвертый год, – сказала Кэтлин, глядя на танцоров.

– Что именно? – спросил Эндрю.

– Вторая армия устраивала бал в честь дня рождения Вашингтона. Это была чудесная ночь, молодые офицеры и их дамы танцевали всю ночь напролет. Последняя романтическая ночь, сумерки богов.

Она замолчала.

– А три месяца спустя было сражение при Уайлдернессе.

– Давай не будем думать об этом, – прошептал Эндрю.

Она посмотрела на него и улыбнулась:

– Давай не будем.

Он протянул руку, обнял ее за талию, и они закружились в вальсе.

Он всегда чувствовал себя неловко, когда ему приходилось танцевать, но сейчас их, казалось, подхватил ветер, и они летели между молодыми солдатами и старыми ветеранами, сияющими девушками, которые радостно улыбались своим любимым, и женами, которые плакали, думая о предстоящей разлуке. Как они все хотели остановить время, чтобы это мгновение длилось целую вечность и не было никакой угрозы с севера, хотя бы до рассвета. Люди танцевали, оркестр играл, музыка уносилась в ночное небо.

Калин стоял, глядя на них и сжимая рукой неизменный цилиндр. Он склонил голову, словно в молитве, по щекам его текли слезы.

Сон был добрым и светлым. Вокруг расстилалось зеленое поле, такой цвет бывает у травы только весной, когда все радуется жизни, и каждый вдох кажется глотком нектара. По бесконечному зеленому морю ходили волны, изменяя цвет от серебристого до темно-зеленого, когда в небе над ними медленно проплывали облака.

Странно, но даже во сне она понимала, что это другой мир. Не Валдения, а Земля. Ей снова было пятнадцать лет. Вот где это – в Иллинойсе. Ее отец работал там инженером на постройке железной дороги, а она частенько ходила в степь любоваться зеленым океаном травы, тянущимся до самого горизонта, насколько хватало глаз.

Если она обернется, то увидит, как он стоит за ее спиной, улыбаясь знакомой, чуть грустной улыбкой. Она чувствует запах его табака и едва уловимый аромат бренди.

Господи, как это было красиво! Совсем не похоже на унылый тесный Бостон.

Неужели это сон? Наверное. Отец умер, а с тех пор, как ей было пятнадцать лет, прошла целая вечность. Но все кажется таким живым, настоящим.

«Почему я об этом думаю? Почему мне приснился такой сон?»

– Красиво, правда, Кэти, дорогая моя?

Она вздрогнула – это был голос отца. На глаза тотчас навернулись слезы.

Это сон, – прошептала она.

– Правда? – Он тихонько рассмеялся.

Теперь она вспомнила. Это было то место, где похоронена мама. Она хотела, чтобы ее похоронили за городом. И она, Кэтлин, каждый день приходила к ее могиле поговорить, помолчать, просто смотреть на бескрайнюю прерию.

– Я боюсь, папочка. – Она услышала свой голос с тем самым провинциальным акцентом, избавиться от которого ей стоило стольких трудов.

У тебя есть полное право чувствовать себя испуганной, – шепнул он.

Она почувствовала, как он нежно погладил ее по щеке.

– Ты же умер, – выдавила она.

– Не совсем. Не для моей Кэти. Я – в твоем сердце, поэтому я всегда с тобой, мой ангел.

Не оглядываясь, она протянула ему руку, и он коснулся ее.