Вечность во временное пользование - Инна Шульженко Страница 27

Доминик заворожённо представил себе эту картину, танго с зайцем, игра и радость…

– Очень интересно, – вежливо подытожил умиравший от скуки Хинч-старший.

Оставшиеся дни он составлял опись тёмных картин, сосредоточенных в библиотеке, обеденной комнате и по стенам парадной лестницы, некоторого количества ваз с радужной расцветкой стекла, растекающейся как бензин в дождевой луже, и собирался покопаться на чердаке, куда депортировали «рухлядь всякую», по определению Джеймса Дж. Но маленького Хинча пленила коллекция наутилусов – кубков, корабликов, трудоемких безделиц в затейливых серебряных оплётках, узорах и фигурках, собранных и выставленных в огромных застеклённых витринах в кабинете. Он даже пытался их зарисовывать.

В пятницу стали съезжаться участники охоты. Соседи и их протеже присоединятся уже завтра утром, а сейчас выгружались из машин приехавшие из Лондона – и даже трое прилетевших из Шотландии.

Доминик сверху смотрел на этот подчеркнуто мужской мир, громкие приветствия и знакомства, крепкие рукопожатия, бывалые чемоданы, чёрные чехлы для ружей и впервые отчётливо понял, как не похожи они с отцом на это племя. Совсем.

Хинч-старший мягко, но упорно отказывался от участия в роскошном развлечении, и маленький Хинч за столько дней уже вполне смирился с этим. И всё же, когда утром во время завтрака на чашку кофе стали приходить соседи, отец затуманенными глазами смотрел на этих людей в полевой охотничьей форме, представляя, сколько «рухляди всякой» похоронено в темноте и паутине по чердакам и подвалам их поместий! – и в последнюю минуту принял приглашение.

Найти для него экипировку не составило труда, хотя ружьё в руках Хинча-старшего более походило на подзорную трубу. А у Доминика и так были коричневые вельветовые брючки и песочного цвета куртка:

– Юноша как будто заранее знал, что предстоит охота, – довольный, пророкотал Джеймс Дж. и надел на голову Доминика рыжую кепку с ушами.

Он был великолепен и в роли принимающего внимательного хозяина, и в роли распорядителя загона. Когда подъехали два трактора – тягачи для больших тёмно-зелёных фургонов, в которых охотников доставляют на поля, Джеймс Дж. забрался на один из них и с высоты подробно и толково озвучил как бывалым участникам, так и новичкам правила безопасности, продемонстрировав и первый свисток, и второй, и напомнил, что они обозначают.

– Вы видите: охота ведется 32-граммовым патроном с дробью трёшкой – всё вполне серьёзно, так что будьте внимательны на стерне.

Наконец, все речи были сказаны, все предупреждения сделаны, Джеймс Дж. добросовестно посвистел несколько раз и первым свистом, и вторым, чтобы все хорошенько запомнили эти звуки, и охотники разместились в фургонах, а трактора тронулись с места.

Окошек в фургонах не было, только узкая щель с торца, смотревшего на трактор, и, в темноте прижавшись к отцу, маленький Хинч спросил:

– А «стерня» – это что?

– А вот поле, как сейчас, когда пшеницу уже сжали и собрали, и на земле остаются короткие остатки стеблей. Сам увидишь.

Трактор остановился.

Когда по откидной металлической лесенке они вышли наружу, Доминик, стоя посреди голого поля с рядами пожелтевшей оставшейся травы, оглянулся вокруг и снова замер от красоты большого осеннего света и на много километров вокруг ничем не преграждаемого пространства.

Тронулись, растянувшись по полю, но не успела на резиновые сапоги и высокие охотничьи ботинки налипнуть первыми комьями мягкая влажная земля, как по диагонали между краем поля и охотниками вылетел заяц – огромный и правда почти невидимый на фоне коричневой глины и жухлой травы. Он летел, закидывая задние ноги вперёд передних лап, рывками, как маленькая пушистая ракета. Идущий с края цепи охотник выстрелил рядом с ним, отрезая фонтанчиком вскинувшейся земли возможность уйти за край поля. Заяц послушно бросился в другую сторону. И встал. Никто не стрелял – в замершего зайца стрелять против правил. Все ждут, что он решит.

Подумав, заяц взлетел в воздух, мелькнули мощные задние лапы и исчез в той стороне, откуда явился.

Все заулюлюкали, радостно приветствуя и подбадривая его исчезновение. Доминик тоже радостно заулюлюкал: ах, вот это танго с зайцем – ты гонишь зайца, прочёсывая его поле, играешь с ним и радуешься, когда он убегает. Что за прелесть эта охота!

Внезапно он увидел выскочившего перед ними следующего зайца: закрыв рукой рот, он тыкал пальцем в него, обращая внимание отца. Заяц летел по полю, ровно, грациозно, как сказочный конь на вольтижировке, с небольшим перевесом тела вперёд, изящно перескакивая через щётки жнивья и словно бы красуясь, а не убегая.

Раздался выстрел. Дробь накрыла всего зайца. Ещё несколько долей секунды он продолжал движение – нервные импульсы ещё шли по мышцам.

Кувырок! Ещё один! Заяц дважды перелетел через голову, подмяв уши, и замер, вытянувшись в какую-то не пушистую маленькую лошадь, а длинную деревянную змею.

Мистер Ваткинс, белый хомяк Доминика, был подарен ему на четвёртый день рождения вместе с керамическим домиком, в окошки которого можно было наблюдать, как хомяк складывает зёрнышки в одну кучку, или спит, зарывшись в клочья бумаги. Снаружи в клетке имелось колесо, на котором меланхоличный Ваткинс мог лениво покрутиться от силы полчаса за целый день. Однако то, как однажды он, выпрашивая лакомый кусочек, подставил Доминику свою растопыренную крошечную ладонь, и как, с замиранием сердца, Доминик прикоснулся к ней кончиком указательного пальца, сделало его отношения с вечно спящим ленивым хомяком настоящей дружбой:

– Ваткинс, дай пять!

– На! Чё вкусненького?

Этот фокус стал их ежедневным приветствием и наполнил смыслом уборку какашек в клетке и замену воды. И поэтому, когда, не дожив и до года, Ваткинс заболел, Доминик не спускал его с рук: обычно не дававшийся никому – растопыренная лапка через прутья клетки один раз в сутки, и довольно, – теперь он безвольно сидел в лодочке ладони Доминика, дышал всем телом и содрогался, потом вдруг стал совершенно мокрым, лысым от пота, с иголками слипшейся шерсти, и внезапно сквозь неостановимо текшие слёзы Доминик увидел, как крошечные чёрные глазки расширились от ужаса и смертный страх хлынул из них, беззвучно раскрылась маленькая неопасная пасть, жизнь в горестном взгляде потухла. Доминик зарыдал. Тельце мистера Ваткинса вытянулось, в одно мгновение став абсолютно невесомым, как будто с последним вздохом из него вместе с жизнью ушёл весь вес. Крошечнее обычного маленького хомяка неподвижное нечто легче перышка лежало на ладони мальчика, и это преображение было самым страшным из всего, что видел или что читал Доминик до сих пор.

И вот сейчас маленький Хинч увидел того же самого Ваткинса, только ставшего огромным по хомячьим меркам, саврасым конем – Зайцем. Который – по меркам огромных человеческих мужчин, втридцатером тремя цепями идущих на него – был, конечно, крошечным, как хомяк. Свет в его раскосых глазах с системой видения в 350 градусов гневно горел. Он поднялся, сел на меже, вскинул передние лапы жестом «Нет, это вы меня послушайте» и сказал: