На берегах тумана. Книга 1. Посланник Бездонной Мглы - Федор Чешко Страница 27

Витязь дернул щекой, хмыкнул:

– Ты сядь, не спеши. Гуфа не только Ларде плохое сулила – тебе тоже. Видел я ее вчера в Десяти Дворах, так она среди прочего мне сказала: «Подла судьба, подла. Не может позволить Миру избавиться от напасти иначе, как в обмен на мучения двух славных детишек». Это она о тебе да о Ларде так – «славные детишки». А вот, кстати, ты, славный… Знаешь, чего ведунья в Десять Дворов ходит? Ах, не знаешь? Так я скажу тебе: она там мужику одному лечит свороченную скулу. А своротил ту скулу один… как бы это… один славный детишка. И ведь здорово своротил – Гуфа бедная пятый день бьется, залечивает.

– Интересные новости узнаю! – Хон заломил бровь. – А меня да отца своего тот орясина уверял, будто упал да о камень съездился… Это за что же Леф его так?

– А он о Ларде что-то пакостное сказал, – пояснил Нурд.

Леф смотрел в пол и мрачно сопел. Витязь улыбнулся ему, и теплая эта улыбка странно изменила резкие черты Нурдова лица.

– Права Гуфа; как всегда, права – славных детей Бездонная вам послала, мужики. – Все с той же мягкой, чуть грустной улыбкой Нурд обернулся к Торку: – Слышишь, охотник… Когда Гурея жене твоей рассказала о том, что дочки ее видали, та уж вовсе бешеный знает чего вообразила, и как Ларда домой заявилась, то напала на нее Мыца, ровно хищная. Пока речь только о Лардином поведении шла, девчонка молчала, но когда мать до Лефа добралась, то дочка почтительная на нее аж зубами защелкала. Леф, говорит, самый хороший, а если ты, говорит, думаешь, будто он пакость сотворить способен, то я себя буду голодом и жаждой морить, покуда ты у него сама прощения просить не станешь. А ежели, говорит, заупрямишься, то до Вечной Дороги себя уморю. И что ж ты думаешь? Следующее солнце еще состариться не успело, как Мыца побежала к парню – о прощении умолять, потому как чадо единственное и впрямь не пило, не ело и матери словечка единого сказать не желало. Вот такие они, дети ваши.

Торк мотнул головой: «Ишь, бабы… А ведь не рассказали…». Он снова хлебнул браги, передал горшок Нурду. Тот долго что-то шептал, прежде чем пригубить терпкое злое питье, потом сунул заметно полегчавшую посудину Хону. Леф почему-то решил, что после отца горшок перейдет к нему. Пить брагу ему еще никогда не приходилось (невыбранным обычай не позволяет), и теперь он испугался захмелеть. Леф успел даже слова такие выдумать, чтобы не обидеть отказом отца и прочих, только выдумка эта оказалась напрасной. Хону и в голову не пришло поделиться, он все допил сам. Жаль.

Витязь тем временем утер губы, прихлопнул ладонями по коленям:

– Ну, ладно. Говорим, говорим, да все не по делу, а около. Про детей я так думаю: пусть будет как оно само собой получается. Гуфа сказала, что она в их судьбу не стала вмешиваться, только прочла ее. Еще сказала, что изменить судьбу – дело возможное, однако предугадать, будет ли это изменение к лучшему, даже ей не всякий раз удается. А еще сказала ведунья, что нельзя ничего у Лефа с Лардой менять. И сама, говорит, не стану, и другим никому не дам.

Так что пусть уж свершится то, чему назначено свершиться. Каждый из сущих в Мире по краю беды ходит, так какой прок рубиться с непроглядным туманом? Когда дело повернет к худому, тогда и станем оборонять своих – по-зрячему, зная от чего или от кого. Так?

Хон и Торк закивали: «Так».

Витязь встал, прошелся по хижине, замер у выхода спиною к прочим. Не оборачиваясь, заговорил дальше:

– Еще вот о чем предостеречь вас хотел: берегитесь носящих серое. Они ведь одной неудачной попыткой не наедятся, снова станут пробовать. Колдовство-то их не страшно теперь (при Гуфиных кольцах оно послушникам обернется хуже, чем нам), но человека на Вечную Дорогу спровадить не одним только ведовством можно. По ночам не шастайте понапрасну. В лесу да в скалах с оглядкой ходите – так спокойнее будет. И за детьми следите, слышите? За Лардой особенно, да и за Лефом тоже, хоть Гуфа и твердит, что вреда от послушников ему пока быть не должно. Старуха, конечно, всегда права оказывается, только осторожность – как третья рука за едой: может, и излишество, да жаль, что нету.

Он обернулся наконец к слушающим, глянул поверх голов, сказал неожиданно:

– Дня четыре назад был у меня гонец от Предстоятеля. Передал, что старик зовет к себе, беседовать хочет. Я отказался: летом Витязю надлежит неотлучно быть поблизости от Бездонной. Так этим утром он снова прислал сказать, что через два солнца сам будет в Галечной Долине – праздник какой-то задумал у нас учинить. Непременно хочет он меня повидать, и вас обоих – тоже. Смекаете? Сдается мне, забеспокоился старик, беду близкую почуял. А?

* * *

Солнце умерло, и вместо него на небо вышли звезды. Ларда плотнее придвинулась к Лефу, ссутулилась, кусая губы. Она очень старалась не смотреть вверх, только ничего из этого не получалось – россыпи мерцающих холодных огней и притягивали ее, и пугали. Да, она боялась звездного неба. Это ведь очень страшно – бесконечная глыбь, которая над головой. Очень страшно не понимать, что за сила такая удерживает тебя от падения туда, вверх; страшно не знать, способна ли она иссякнуть, эта непонятная сила. А еще страшнее, что кто-нибудь может догадаться об этих страхах. Не-ет, уж лучше по собственному горлу ножом…

Она вздохнула и сказала тихонько:

– Цо-цо жалко очень…

– Угу… – Леф пусто глянул через плечо и снова склонился над виолой – низко-низко, будто скрипунов на струнах ловил.

– Отец огорчается, говорит, что такого пса уже никогда не будет у нас.

– Угу…

– А как ты думаешь, Гуфа может наведовать псу, чтобы он сразу обучился охоте?

– Ага…

– Ну что – ага? – Она дернула Лефа за волосы. – Мне отвечай, а не виоле своей!

Леф вскинулся, заморгал:

– Ты сказала что-то?

– Да ничего, – Ларда насмешливо усмехнулась. – Мучай дальше свою деревяшку. Ты – ее, она – тебя… Только знай: после выбора я из нее лучины настрогаю. Мне муж надобен, а не подставка для чурбака со струнами.

– Ну, какая ты… – обиженно скривил губы Леф.

– А вот такая, – сощурилась Ларда. – Так что ты думай, прикидывай. Осень-то не скоро еще, времени для размышлений тебе предостаточно.

От угадывающейся невдалеке черной громады – хижины – отделилась неясная тень, вздохнула, сказала Рахиным голосом:

– Спать пойдешь сегодня, несносный? Вытемнело совсем… И Ларду, верно, ждут давно – поди, еще и не ела…

Леф промолчал, только к струне притронулся, и та загудела протяжно, капризно как-то. Раха вздохнула, ушла. Слышно было, как прошуршал опускающийся за нею полог; потом в хижине сердито забубнили в два голоса и умолкли.

А чуть раньше вот так же хотела разогнать их по хижинам Мыца – с тем же успехом.

Леф попытался заглянуть Ларде в лицо – безуспешно: хоть и рядом, но слишком темно, чтобы рассмотреть. Он вздохнул (совсем как только что Раха), досказал прерванное появлением матери: