Наледь - Алла Дымовская Страница 27

— Очень, очень приятно. Месопотамский, Евграф Павлович, главный редактор и ответственный секретарь. Фамилия, разумеется, газетный псевдоним. — Человечек с энтузиазмом затряс руку слегка опешившего гостя.

— Яромир, местный сторож, — в свою очередь представился инженер и вопросительно посмотрел в сторону смурного заведующего.

— Ну, я Гаврилюк. Небось, знаете, иначе бы не зашли. — Парень подумал немного и добавил, вежливости ради: — Тоже очень приятно.

Яромир, не заставляя себя упрашивать, присел в компанию на лавку. С благодарностью принял чайную чашку, от рома вежливо отказался. Вонючих, на сахарной тростниковой бумаге, сигарет, по счастью, никто ему предлагать не стал. Разговор, шедший прежде его появления, оборвался сам собой, новый начинать, видимо, следовало пришедшему последним посетителю.

— Вы уж простите, — обратился инженер к заведующему Гаврилюку, — что я зашел без насущного дела и даже без благовидного предлога. Мне Корчмарь посоветовал. Сходи, мол, к Гаврилюку, поболтай. О том, о сем, и что к чему.

Яромир выложил все начистоту. Директор кладбища, непонятно отчего, произвел на него впечатление человека прямодушного, хотя и грубовато-мизантропического склада. Ходить вокруг да около Гаврилюка явно не имело смысла. Но вот что говорить дальше и о чем вообще вести беседу, инженер не имел ни малейшего представления. Вопросов в его голове теснилось громадье, однако какие именно мог бы он адресовать Гаврилюку, было неясно. Выручил редактор Месопотамский.

— Анастас, облегчи человеку тяжкий путь познания. Не сиди букой. — Месопотамский по-простому хлебнул из горлышка рому, передал бутылку соседу.

— Ну, уж коли Корчмарь послал, дело другое, — смилостивился Гаврилюк, хотя на вид нисколечко не подобрел. — Хорошо, что еще послал живьем, — произнес вдруг кладбищенский диктатор невозможно странные слова.

— А обычно как посылает? — испуганно спросил Яромир. Неужто подозрения его насчет демонического купидона были не напрасны.

— Кого как. Чаще, конечно, на предмет захоронения, — равнодушно ответил Гаврилюк, затянулся «портагасом».

— Что правда, то правда, — подтвердил редактор Месопотамский.

Яромир на миг утратил душевное равновесие, но и его, этого мига, хватило, чтобы с уст его сорвался жалобный и жалкий вопрос:

— Граждане, дорогие, помилуйте, отчего же? Отчего у вас маньяки расхаживают свободно, да еще состоят при пивном заведении?

Заведующий кладбищем и главный редактор в один голос расхохотались. Первый задорно, второй мрачно-уничижительно.

— Вы, не дай бог, решили, будто Корчмарь тайком пускает своих клиентов на докторскую колбасу? — хлопая себя по толстым ляжкам, заржал пуще прежнего Евграф Павлович. — А ты, Анастас, устраиваешь секретные захоронения обглоданных костей! Ну уморил!

Упоминание о докторской колбасе, связанной в памяти с недавним угощением в «Любушке», немного утешило Яромира, собственный параноидный порыв подозрительности и в самом деле показался ему смехотворным.

— Вы поймите, Корчмарь отправляет лишь тех, кто уже проделал, так сказать, последний путь. Отпил свое из правого крана. Заметьте, добровольно. Но и по необходимости. А как же иначе, — доброжелательно улыбнулся Месопотамский.

— Палыч, придержи язык, — вдруг строго приказал редактору Гаврилюк и произнес как раз то слово, которое успело уже набить оскомину инженеру: — РАНО!

— Ну, рано так рано. Поговорим о чем другом. — Как бы согласился на компромисс Яромир. — А скажите, пожалуйста. Часто приходится хоронить?

Вместо Гаврилюка, однако, опять встрял в разговор Евграф Павлович:

— Тут понимаете, какая штука. Как заметил в свое время Шекспир, который Вильям, «кто умер в этом году, избавлен от смерти в следующем». В том смысле, что похороны иногда понятие относительное. Все дело в памятнике.

— Вы имеете в виду, на здешнем кладбище мертвецы могут и ожить? — в свою очередь с улыбкой осведомился Яромир, принимая теперь весь разговор не более чем за чистейшей воды розыгрыш.

— Мертвецы ожить никак не могут. Ибо они покойники, — нравоучительно пояснил Месопотамский, — но к самим похоронам это имеет малое отношение.

— У вас что же? Хоронят заживо? — удивился неподдельно Яромир, и в нем опять пробудились подозрения и беспокойства.

— Зачем же заживо? Временно, и то не всякого, — веско сказал Евграф Павлович, загреб к себе тараканьими ручонками бутылку с ромом. — Вы бы угостились нынче, а завтра и отоспались бы. На работу вам только к вечеру.

Яромир заколебался, припомнив данный самому себе твердый зарок не употреблять никакого алкоголя крепче пива. Сомнения его развеял Гаврилюк:

— Не бойтесь, не сопьетесь. Матрена не даст. И от похмелья ее чаек — первейшее средство. Так что пейте, не портите компанию. — Заведующий толкнул по столу в сторону инженера пустой стакан. — Если брезгуете из горла, вот вам и посуда. На Месопотамского не обращайте внимания: дикий человек, газетная душа, что с него взять? И не беспокойтесь, вас я погребать не собираюсь, ни сейчас, ни в отдаленном будущем. Не моя это забота.

— Это отчего же? Или заводские сторожа существа бессмертные? — более для смеху, чем всерьез, спросил у заведующего Яромир. Он все-таки принял граненый стакан и бутылку и теперь тщательно перемешивал горячий чай с черным ямайским ромом. Неизвестно зачем.

— Не бессмертные. Но и в городе не умирают. Даже если прожили в нем большую часть жизни, — ответил Гаврилюк и отстраненным взором посмотрел на ружье, висевшее на стене. Будто наводил на некие мысли. — Умирать сторожа всегда уходят в иное место. Кто домой, а кто — куда глаза глядят.

— И прежний сторож, который Доктор? И он тоже? Уйдет, куда глаза глядят? А как же пенсия? — спросил Яромир, отпил приготовленное им пойло. Ром оказался первый сорт, и без всякого чая был бы хорош.

— Ох, не напоминайте мне об этом фигляре! — пренебрежительно скривился Гаврилюк. — Вот уж кого я ни за что хоронить не стану, так точно его побирушеское сиятельство!

Не успел Яромир спросить «почему?», как опять в разговор встрял главный редактор Месопотамский:

— Брось, Анастас! Это жестоко… Ах, какой человек был прежде! Какой человек! Несчастный, да. — И Евграф Павлович сочувственно всплеснул тонкими дамскими руками.

— Зато теперь счастья у него полные карманы! Сами виноваты, — хмуро, но и беззлобно, будто констатируя общепризнанный факт, произнес Гаврилюк. — Именно подобные тебе, Палыч, его и довели до ручки своей сердобольностью. Кто печатал портреты в полный рост чуть ли не каждый день, еще и на первой полосе? Не ты ли? Мне что, мое дело постороннее, но даже и Корчмарь к нему с осуждением.

— Оно, конечно. Раз Корчмарь. — Редактор вздохнул, украдкой потянул от Яромира бутылку с ромом. — Но и ты, Анастас, уж не обессудь, вечно смотришь на Доктора, словно жаба на муху. А права такого не имеешь!