Рождение Клеста - Анатолий Ключников Страница 27

Бух! Бух! На стену падают первые лестницы. Кто-то первым высунулся с рогатиной, чтобы их отпихивать — в него сразу пустили тучи стрел, и он, охнув, уронил рогатину за стену, а сам свалился, корчась, на парапет. Стрелы, пронзившие солдата, шевелились, пока его сводило судорогой, и он в это время был похож на ежа, сворачивавшегося клубком.

А вот и «сарай» вплотную подошёл к стене. Только не спешить, иначе ничего не выйдет! Но десятник там оказался тоже не дурак, и дождался, пока начнутся удары и в ослабленный участок, и в главные ворота.

— Давай!!! И- раз! И- раз!!!

Один широкоплечий солдат упёрся руками в ложный зубец, двое справа-слева от него ухватили рычаги и рванули их вверх, сжимая зубы и напрягая до багряной красноты лица. Каменная «баба» покачнулась, начала крениться.

— Давай!!! Ну! И- раз! И- раз!!!

Ура! Глыба сорвалась вниз. Послышался глухой удар, хруст деревянных перекрытий, затрещавших, как хворост. Медную крышу продавило, как жестяную крынку под ударом пятки злого великана. «Сарай» перекосило, бревно криво обвисло, и колымага стала непригодной для штурма. У той, что била в ворота, ещё и ось передняя сломалась под тяжестью удара, так что нихельцы даже не пытались её оттащить. В пробитые в крышах колымаг дыры тут же весело накидали горшков со смолой и пустили зажжённые стрелы.

Но в целом стало невесело. Штурм стен вёлся с неслыханным ожесточением. Я обратил внимание, что нихельцы карабкались вверх с проворством заправских строителей, как будто с раннего детства только этим и занимались. Если бы, скажем, нашим мужикам из моего города поручили такую атаку, то они бы только одну лестницу ставить упарились и переругались. И лезли бы медленно, осторожно, цепляясь за перекладины обеими руками. Мда, как же мы свои потерянные города обратно отбивать будем? Ну, от этом пусть генералы думают, а наше дело сейчас маленькое. Вернее, аховое.

Я швырнул очередной камень — его отбили щитом, но враг удержался на перекладине, хоть и качнулся. Отлетевший камень ударил по плечу кого-то из стоявших внизу — там скопилось уже столько нихельцев, что камню и упасть-то было некуда. Вот чёрт, да у нас на парапете и булыжников-то столько нет, сколько сейчас народу прёт на штурм! Шапками нам их, что ли, закидывать?!

Меня словно что-то толкнуло: я схватил горшок со смолой и яростно разбил его о верхнюю ступеньку лестницы. Схватил горящий факел, стоявший на подставке, от которого лучники стрелы поджигали и, быстро ткнув его в разлитую смолу, отскочил в сторону. Сразу же возле уха свистнула пролетевшая смерть, разочарованно умолкая на излёте. Вот пускай теперь по горящей лестнице лезут…

Второй горшок я разбил уже об щит: противник оказался почти наверху. Ткнул факелом, снова отскочил. Жидкая смола горела яростно, легко и капала горючими слезами — внизу кричали недовольные этими каплями осаждавшие.

Вот уже оборонявшиеся схватились за копья — дело дошло до рукопашной. Нихельцы, кому удалось втиснуться на парапет, рубились как безумные и вертелись, как черти. Наши солдаты на их фоне выглядели неуклюжими скворогами. Мы с Мальком на нашем участке сумели одолеть двоих шустрых прорвавшихся, но подальше, уже в расположении другой сотни, дела пошли совсем печально: там нихельцы сбросили со стены сопротивлявшихся и встали полукругом, защищая участок прорыва, на который соскакивали всё новые и новые враги, расширяя этот прорыв.

Заорали наши командиры: стоявший на земле резерв побежал к лестницам, ведущим на парапет стены, чтобы попытаться сбросить оттуда закрепившихся нихельцев. На узком пространстве очень быстро стало так тесно, что бой превратился в давку: кто кого опрокинет, столкнёт вниз — тот и прав. Грохот столкнувшихся щитов стал так силён, словно по булыжной мостовой катили десяток пустых бочек, ускоряя ударами деревянных дубинок.

Нам удалось «сплющить» наступавших: мы их уплотнили так, что новым нихельцам стало просто некуда спрыгивать с лестниц — их товарищи спинами загородили все промежутки между зубцами. С земли наши лучники стали расстреливать столпившихся на парапете нихельцев. Они, конечно, закрывались щитами, но им безжалостно стреляли по незащищённым ногам — в такой тесноте промахнуться было просто невозможно.

Бой превратился в настоящую мясорубку. Наши солдаты остервенело лупили вражескую массу мечами и топорами, кроша щиты, головы и тела, проливая кровавые ручьи на парапет. Нихельцы, понимая, что в такой свалке пленных никто брать не будет, отчаянно отбивались, — даже с ногами, пробитыми стрелами насквозь. Мы с Мальком в эту толпу рваться не стали: далековато она от нас располагалась, да нам и на нашем месте приходилось несладко. Мы не рвались отпихивать врагов с лестницы — для этой работы лучше годились жилистые, взрослые мужики, а вот прищучить одного-другого прорвавшегося — это мы делали с удовольствием.

Нихельцы пробивались то в одном, то в другом месте — каждый раз из резерва уходили всё новые и новые отряды, чтобы устранить этот прорыв. Рядом со стеной образовалось несколько полян с лежачими стонущими ранеными, которых торопливо бинтовали и помогали, как могли. Выглядывать там Солнышко возможности никакой не имелось: мы выдыхались, непрерывно махая железом и кого-то колошматя изо всех сил. В глазах уже поплыли круги, и всё сражение стало похоже на одну дикую, смертельную карусель, в которой крутились крики, стальной звон, деревянный стук, ругательства, стоны раненых, возле которых суетились женщины в белом. Я бы тогда не отличил обыкновенную женщину от самой смерти, тоже приходившую в белом платье, и тихо выпивавшую жизнь у лежащих — да кто ж там будет разбираться: обычная баба склонилась над телом или нет?

Но я имел железную уверенность, что Солнышко, конечно же, где-то тут, рядом. И леденящий ужас от того, что она может попасть в лапы нихельцев, удваивал мои силы.

Мы в тот день отбились. Даже и не помню, как то сражение закончилось. Я еле-еле стоял на подгибавшихся ногах, хрипло дыша, как загнанная лошадь, а моё лицо аж светилось раскалённой краснотой. По счастью, бочки были полны речной водой, и мы могли освежиться; нам подвезли ещё.

Сытный ужин никак не лез в горло: меня трясло от нервного перенапряжения. Малёк, вялый, шевелил ложкой тоже еле-еле. Даже для радости, что отбились, сил не хватало. Меня, наоборот, грызла жуткая тоска, что город мы не удержим, если нас будут так давить, — никак не удержим… Вот ведь как: по моему совету удалось уничтожить сразу два «чёртовых сарая», но никакого удовольствия я не чувствовал, да и сослуживцы мои тоже погрузились в себя, разговаривали неохотно, короткими фразами, при этом не обсуждая детали прошедшего боя, — как будто бы его и не было вовсе, а мы устали просто от тренировок.

Мимо нас прошёл полковой фельдшер, качая непокрытой головой и глядя вокруг себя невидящими, затуманенными глазами. Его мускулистые руки были в крови даже не по локоть, а до плеч. И на лице — кровавые, смазанные потом, пятна. И на рубахе. Он сел прямо на землю и закурил, продолжая качать головой и шевеля беззвучно губами, как будто кого-то мысленно уговаривал. Судя по цвету дыма, смолил мужик ту же самую моровку…