Миллион открытых дверей - Джон Барнс Страница 26

— Ну… я читал много стихов, написанных женщинами о мужчинах.

— Написанных для мужчин.

— Ja, verai, — кивнул я. Когда больше не в чем признаться, признайся хотя бы в том, что ты осел. — Ты права. Я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Это точно. Не понимаешь, — сказала она и подцепила вилкой кусок картофелины, не позаботившись даже о том, чтобы стряхнуть с него противную подливу. — Интересно было бы узнать, почему ты ведешь себя как законченный идиот несколько недель подряд, почему все вокруг тебя должны вздыхать и восторгаться твой подругой, в то время как мы все знаем, что Гарсенда жутко ветрена и к тому же непроходимо глупа? А потом, когда она вдруг откалывает номер в лучших традициях нынешней модной нупетской молодежи — чему ты не должен был бы удивиться, если бы у тебя в голове имелась хотя бы половина мозгов, — мы все почему-то обязаны рыдать от горя из-за того, что ты так трагически ошибся.

Мне все это казалось до предела очевидным.

— Но это же просто развлечение, Биерис. Быть молодым — это значит, что несколько лет ты живешь, получая от жизни удовольствие. Вот и все. И потом, мы начали разговор с того, что ты решила работать на ферме. И я изо всех сил старался сказать тебе об этом что-то хорошее.

Я глянул на Аймерика в поисках поддержки, но он по-прежнему увлеченно беседовал с Брюсом.

Биерис вздохнула и откинула за плечи пряди волос, упавшие на лицо.

— А ты когда-нибудь замечал, что практически все, чем мужчины занимаются, бессмысленно без женского общества?

Прежде чем я ответил, я съел половину унылого куска облепленного подливой мяса. Жевал я медленно, затем запил мясо водой и сказал:

— М-м-м… Нет, но это справедливо.

— Это справедливо по отношению буквально ко всем в Новой Аквитании, — заметила Биерис. — Вспомни о своих родителях, о моих.

— Многие женщины занимают ответственные посты, — возразил я.

Аргумент получился так себе, и Биерис в ответ только скорчила гримасу. Я попытался развить свою мысль и, спотыкаясь, забормотал:

— Я думаю… ну конечно, verai, я знаю, что ты скажешь.

На Уилсоне всем плевать с высокой колокольни на то, чем занимается правительство или промышленные корпорации — лишь бы денежки на счета поступали, но если заглянешь во Дворец искусств, куда выливается вся энергия, вся интеллектуальность, то там почти все без исключения — мужчины.

Биерис кивнула. Наконец-то она хоть в чем-то меня одобрила.

— Кроме танцовщиц. Мужчины обожают нами любоваться, когда мы почти раздеты. И я готова побиться об заклад, Жиро, что тебе это все и в голову не приходило, пока я тебе не сказала.

— Нет, не приходило. Мне жутко стыдно.

Я еще немного поел, но безо всякого аппетита. Биерис снова забросила волосы за плечи. Раньше я никогда не замечал, чтобы собственные волосы ее так раздражали.

Через какое-то время она проговорила;

— Жиро, прости меня.

— Да ничего. Не за что. Ты права.

— Ja, правда, но злилась я не на тебя. Даже и не знаю, на кого. Просто… Когда я здесь оказалась, первым, о чем меня попросил Брюс, была физическая работа, и в этом не было ничего особенного. Он попросил меня об этом так, как попросил бы тебя или Аймерика. — Она вздохнула и обвела взглядом зал. — Мне нелегко это объяснить, Жиро.

— У тебя хорошо получается. Мне так кажется. По крайней мере какой-то смысл явно есть, хотя я его не понимаю.

— Пожалуй, я впервые ощутила себя личностью. А не donzelha. Ты когда-нибудь видел мои картины. Жиро?

Биерис бывала на всех моих выступлениях. Я готов был сквозь землю провалиться от стыда.

— Нет. Но очень хотел бы посмотреть.

Биерис открыла небольшую сумочку, которую носила на ремешке, переброшенном через плечо, достала оттуда дискету и подала мне.

Я вынул из кармана портативный компьютер, вставил дискету в дисковод и стал просматривать картины.

— Обрати особое внимание на последние десять, — посоветовала Биерис. — Помнишь орок-де-меров?

— Их трудно забыть.

— Они на последних десяти работах.

Я дал компьютеру команду показать последние десять работ. Аймерик с Брюсом говорили без умолку. В данный момент — о чьем-то умершем четвероюродном брате.

— Если картины тебе не понравятся и ты сочтешь их ужасными, солги, — посоветовала мне Биерис.

Я оторвал взгляд от дисплея и увидел, что она криво усмехается — эту ее усмешку я помнил с детства, со школьных лет.

Когда же она в последний раз вот так улыбалась? Может быть, в день выпускного бала в университете, когда в факультетском туалете прорвало трубы, а там в то время перед зеркалами вертелись разряженные в пух и прах однокурсницы? И куда только подевалась та, прежняя Биерис, после того как у нее завертелась finamor с Аймериком?

И если на то пошло… У меня было шестеро entendedoras, но что каждая из них на самом деле думала обо мне? Какие у них остались воспоминания?

Вряд ли Биерис догадывалась, о чем я думаю, но она довольно долго ждала, прежде чем указать мне на компьютер, который я держал в руках.

Я вгляделся в дисплей и медленно выдохнул. Картины были на редкость хороши. Я с чувством вины осознал, что, будь Биерис мужчиной, она бы котировалась в ряду самых лучших молодых художников. И дело было даже не в композиции и не в технике рисунка, хотя и то и другое были превосходны, а в тонком, умном видении. Я даже почти забыл о собственных воспоминаниях о том дне — картины как бы стерли их. Именно Биерис удалось по-настоящему увидеть огромное стадо зверей-колоссов, сгрудившихся на берегу, и мягкие красные, теплые и коричневатые тона равнин.

Щелкнув клавишей, я стал рассматривать вторую картину.

На ней была изображены равнина и горизонт, где был виден дым подступавшего пожарища. На следующей картине Биерис изобразила перепуганного орок-де-мера, барахтающегося в грязи. Я просмотрел все картины, а потом начал сначала. Я всегда смотрел картины по несколько раз, чтобы их лучше понять.

Как всегда, когда я восхвалял искусство, я заговорил по-аквитански, но довольно скоро запнулся. У меня, пожалуй что, не было слов для того, чтобы описать свое впечатление от работ Биерис. Чего-то не хватало в аквитанском восприятии…

Я снова включил компьютер и стал рассматривать самую первую картину и разглядел на дальнем плане красноватые солнечные блики, отраженные от блестящей поверхности труб, по которым вода подавалась к полярным льдам. На следующей картине орок-де-мер погибал, опутанный шлангом, по которому подавались удобрения к лесопосадкам.

Рассматривая один из пейзажей, я обнаружил, что за равнинами под обрывом, на самом горизонте, изображен бело-голубой плюмаж дыма на фоне алого неба — это испарялся водород, доставленный пятисоткилометровым трубопроводом из океана и сжигаемый для того, чтобы насытить влагой воздух над сухой низменностью, окружавшей Южный Полюс. А на равнине виднелось множество фрагментов метеоритов, которые сюда упали не по своей воле — их нарочно сюда направили, чтобы изменить рельеф поверхности и чтобы в итоге равнина получила выход к морю.