Изумрудные глаза - Дэниел Моран Страница 26

Сейчас самое время перенестись на Женевское озеро, заглянуть в старинное здание с классическим портиком, отыскать просторный, богато украшенный кабинет, а в кабинете пожилого человека, без конца вышагивающего по толстому мягкому ковру. Обратите внимание на календарь – сегодня 10 марта 2062 года. Теперь взгляните на хозяина кабинета и убедитесь – годы оказались щедры к Дэррилу Амньеру. Конечно, он постарел – с последней нашей встречи, случившейся в день его рождения, прошло тридцать два года. Тогда, в момент зачатия Карла Кастанавераса, ему стукнуло сорок три, а теперь уже семьдесят пять! Все-таки возраст! Однако даже по стандартам двадцать первого века он выглядел вполне сносно. Годы, безусловно, почтенные, но форму он сохранил, как, впрочем, и представительность, а также, если можно так выразиться, некую наивную пронырливость. Морщины придали его лицу не встречавшееся ранее вполне солидное выражение – прежде кое-кто полагал его черты слишком вкрадчивыми. Внесла свой вклад и улыбка, отработанная за столько-то лет вращения в высших государственных сферах, – она прибавляла лицу «живое» выражение. Хотя, убейте меня, я не знаю, что в этом случае может означать слово «живое», вероятно, словечко просто подвернулось под руку. Отрешившись от сарказма и неуместной иронии, скажем прямо: перед нами человек, чей лик с полным основанием можно назвать ликом образцового добродушного патриарха.

Он и внутренне мало изменился, разве что поднабрался опыта. То, что раньше очень нравилось ему, теперь нравилось меньше; к тому, что ненавидел, теперь начал относиться спокойнее. В такие годы неприязнь обычно сторонится страстности, хотя отношение к жизни, предпочтения и отрицания, которыми Амньер руководствовался все эти годы, не изменились. При этом следует учесть, что эта поверхностная, беглая характеристика относилась к самому могущественному человеку в мире, так что даже легкое шевеление его мизинца вызывало такие громы и молнии или такие сыплющиеся как из рога изобилия дары, какими не мог одаривать мелкий, пусть даже и щедрый на любовь и ненависть чиновник, кем он был когда-то.

В комнате находилось еще несколько человек, все они принадлежали к его ближайшему кругу. Коллеги молча наблюдали, как взбадривал себя Генеральный секретарь, или (что было ближе его сердцу) Ministre General, прохаживаясь по кабинету. Все четверо расположились на исполинском, обитом дорогой кожей диване. Джеррил Карсон и Шарль Эддор на одном краю, а две женщины-ведущие специалисты Министерства контроля рождаемости – на другом. Одна из них, Габриэль Ларон, являлась самой значимой фигурой из всех назначаемых, а не избираемых работников аппарата. Чиновники приходили и уходили, а Габриэль все так же стояла у руля.

В молодости она нравилась Дэррилу Амньеру, он любил проводить с ней время. Отсвет этой благожелательности сохранился до настоящего времени. Габриэль Ларон входила в число пяти несменяемых членов его администрации. Порой Амньер говорил, что их приятно видеть.

Но не сегодня, не сейчас! «Самое ужасное, – подумал Генеральный секретарь, шагая к окну, – что может подстеречь человека в старости, это когда компания ваших врагов становится вам приятней, чем круг друзей».

В первые годы их знакомства Габриэль была очаровательной толстушкой, теперь же являла собой высушенную до костей воблу. Некоторые называют худобу изяществом – Господь им судья! Стоило взглянуть на ведущую специалистку Министерства контроля рождаемости, и сразу становилось ясно, какие чудеса способна творить строгая диета, а также особым образом изготовленный сахар, чьи молекулы закручивались исключительно в левую сторону. Когда-то ему очень нравилась ее «живая» полнота. Однако с того момента, как Габриэль села на диету, она усохла до неприличных для нормального человека размеров. Но хуже всего было то, что женщина постоянно жевала. Эта привычка раздражала Дэррила. Он просил Габриэль не жевать в его присутствии – все было напрасно. Пусть эту пищу можно назвать самой здоровой и целебной в мире, но нельзя же постоянно чавкать! В этом заключалось нечто изначально непристойное – уделять так много времени низкокалорийному питанию в то самое время, когда по всей Земле миллиарды людей умирают от голода.

Наконец Генеральный секретарь, или, иначе, Ministre General, прекратил хождение и повернулся лицом к при­сутствующим. Щегольски одетый, моложавый Эддор в этот момент с неповторимой сладостью зевнул и, будучи человеком воспитанным, прикрыл рот ладонью. Джеррил Карсон потягивал кофе. Советник, отвечающий за столичный город, выглядел совсем больным: лицо серое, взгляд усталый, брыльца совсем обвисли. Генеральный секретарь поймал себя на мысли, что сочувствует ему. Всем известно, с какой одержимостью Джеррил мечтает посчитаться с Кастанаверасом, пусть это желание никогда не отражалось на его лице. По-видимому, страсть, сжигавшая его изнутри, в последние недели дала особенно страшный рецидив.

– Шарль? – подал голос Амньер. Эддор оторвался от портативного компьютера, пристроенного на коленях:

– Да?

– Вы что-нибудь нарыли на Малко?

– Нет.

Амньер никак не прореагировал, и Эддор поинтересовался:

– Вы ожидали чего-то другого, сэр?

Генеральный секретарь по-прежнему хранил молчание, тогда советник с плохо скрытым раздражением в голосе заявил:

– Он чист. Никаких связей с «Обществом Джонни Реба» и подпольщиками из «Эризиан Клау». Недавно мы задержали полубезумного «идейного», промыли ему мозги. Большинство нелегалов практически ничего не знают о том, что творится за пределами их подпольных групп. Телепаты их не интересуют. Никто из них никогда не слыхал о «товарище» Малко Калхари. Вряд ли подполье догадается вступить с ним в контакт, у них мозгов на это не хватит. Так же, впрочем, как и Калхари вряд ли придет в голову установить контакт с теми, кто только и мечтает о бунте.