Осторожно: боги - Алла Киселева Страница 25

Решив этим воспользоваться, я попыталась как можно отчетливее представить Эстелу и ощутить, что она собой представляла. После нескольких неудачных попыток, мне это удалось, и я увидела прямо перед собой ее живую, ослепительно прекрасную сущность. Эта восхитительная сущность была заключена в жесткую, чуждую ей форму, и эта форма вытягивала из нее все силы, давила на нее, затягивая цепи все сильнее и сильнее.

Я увидела их отношения с Раулем, который и правда был ее тюремщиком: именно он вытягивал из нее всю возможную энергию, не давая ей освободиться и разрушить эту гибельную для нее оболочку. И интересно, что, забирая ее энергию, он впитывал в себя также некоторую часть информации, таким образом, контролируя ее действия, и, судя по всему, частично — мысли.

Я смогла отчетливо увидеть его глазами Эстелы, почувствовать ее страх и безысходность, ощутила, как почти зримые щупальца Рауля опутывают ее и ни на мгновение не отпускают. Было очевидно, что с каждой минутой сила ее мучителя росла, сама же она неизбежно слабела. Но в этом было и кое-что утешительное, не окончательно безнадежное. Я видела его ярость, когда он ощущал, что ему никак не добраться до самой сердцевины сверкающей сущности, что это не в его власти. И тогда он с удвоенной силой бросался на нее, пытаясь выпить до дна этот восхитительный кубок божественной энергии, но, к счастью, какая-то неведомая защита не давала ему этого сделать. Благодаря этому, его доступ к информации не был полным. Эстеле удалось передать арабскую рукопись Гильому без ведома своего мучителя. Конечно, он испугался, когда увидел, что они стали общаться, и предпочел от него избавиться. Для Рауля была невыносима мысль, что его жертва пытается ускользнуть, но, к счастью, он не знал о существовании рукописи, иначе он бы сделал все, чтобы найти ее. Хотя, очевидно, какие-то подозрения у него все-таки были, обыскивал же он вещи герцога Гильома.

К моему разочарованию, попытки поглубже разобраться с Раулем не увенчались успехом. Насколько легко оказалось войти в образ Эстелы, настолько недоступным оказался Рауль. Как только я делала какое-либо усилие, так сразу же возникало сильнейшее сопротивление, и поэтому то, что собой представлял малосимпатичный товарищ, понять не представлялось никакой возможности. Так что кто наделил Рауля этими полномочиями и чью волю он выполнял, было неясно. Тогда я решила зайти с другой стороны и заняться таинственными превращениями неведомого Даг-ана. Гильом обращает внимание на очевидное для него сходство в образах Даг-ана и Дагды. Он же отмечает, что имена верховного бога и богини, ведающей великим переселением богов, одинаковы. Очевидно, недаром герцог из множества историй, рассказанных Раулем, выбрал для записи именно эту, несмотря на то что, безусловно, был ограничен во времени. Меня не оставляло ощущение, что в этих родственных звучаниях скрыто что-то очень важное. Да, безусловно, эти имена пришли из разных культур, да, возможно, это то, что называют ложная этимология, но я ничего не могла поделать, в них было что-то общее. Это было похоже на послание в бутылке, брошенное в воду. Смысл загадки был в изменении смысловой нагрузки имени.

Проведя операцию хирургического отсекания окончаний, добавив в процесс немного фантазии, я решила начать с двух приставок «ан» и «да». Вспомнив, что в шумерском языке слово «ан» означало небо, бога и звезду, я решила поискать значение слова «да» и выяснила, что оно значит бок, сторона или что-то, ушедшее в сторону. Если принять, что «Даг» означает «рыба», то можно предположить, что Даг-ан — это рыба-звезда или бог-рыба. Или же некто, пришедший с неба, имеющий божественную природу. Тогда, если продолжить такую же игру с именем Дагда, то можно сказать, что это бок рыбы или кто-то уходящий. А также то, что звездный бог уходит в сторону. Решив пока отложить на время рассуждения о том, насколько возможны такие выводы, я опять же вспомнила про изгнание Даг-ана, о запрете на его проживание среди богов, о том, что даже его имя было под запретом. Судя по всему, какое-то время он жил среди финикийцев почти под своим именем, изменив только одну букву, и, похоже, приняв новый облик, но и там ему долго прожить не дали. И тогда ему ничего больше не оставалось, как продолжить свои странствования и поиски места, где бы он смог остаться, вновь сменив свое имя, внеся в него скрытый смысл. Бог, который ушел, бог, который потерял надежду когда-либо вернуться к своему народу. Бог-изгнанник, обреченный навечно скитаться и не находить себе пристанища, по высочайшему приказу верховных богов, наказанный за преступление, которое он совершил, стараясь, по его словам, спасти их всех. Бог, построивший сидхи, волшебные холмы, скрыв под землей порталы, ведущие в иные миры, так как это была его единственная возможность хотя бы на какое-то время покидать эту землю, лишившую его свободы и величия.

Если я в той или иной степени права, то тогда, быть может, именно Даг-ан нашел пропавшую звезду в одном из измерений, но, испытывая обиду, не захотел, а может, и не смог, дать ей возможность покинуть эту землю. А Рауль, возможно, — один из тех, кто остался в Ибернии или Ирландии вместе с Дагдой, не желая покидать этот обретенный и потерянный рай. Что касается звездной дороги, то она явно обладает уникальной энергией, и эта энергия способна что-то сделать с цепями, теми самыми цепями, что сковывают Эстелу и не дают ей возможности вернуть себе власть над своей звездной сущностью. У меня создалось впечатление, что энергия пути может действовать двояко, что в зависимости от того, какие предпринять действия, она может или разомкнуть цепи, или, наоборот, усилить их. Скорее всего, задача Рауля была как раз-таки сделать эти цепи более сильными, лишив узницу всякой надежды на освобождение. Бедняжка, зная свою участь, пыталась через Гильома передать о себе весть, почему и старалась уговорить его расстаться с ними, после того как почувствовала, что рукопись им уже прочитана. Эстела, очевидно, знала, что у графа нет никакой надежды справиться с ее мучителями, и ей было необходимо, чтобы Гильом передал рукопись тому, кто обладает такой силой и такими возможностями. То есть опять все нити ведут к Анри, самой судьбою связанному с измерением, где томится плененная сущность звезды.

XV

— Вы слышите? — спрашивал он.

— Нет.

— А я слышу. Вокруг меня звучит музыка, она меня влечет, она повсюду со мной, она обволакивает меня словно облако.

А. Дюма

Я решил серьезно поговорить с Алиенорой. То, что я узнал за эти два дня пребывания под ее кровом, заставляло меня безотлагательно со всем этим разобраться. Про себя я решил со всей определенностью, если мне не понравится результат нашего разговора, уничтожить сомнительный лист и навсегда забыть об этих звездных скитаниях, ибо я чувствовал, что там скрыто слишком много недоговоренностей и таится нешуточная опасность. Я решил также признаться Алиеноре, что я никоим образом не герой и мечта совершать подвиги никогда не была моей любимой. Я люблю жизнь, я люблю красивые вещи и женщин, приключения и удовольствия, это все и есть моя страсть, но я не готов рисковать своей шкурой ради неведомой для меня цели. Для нашего разговора я выбрал небольшую, неярко освещенную гостиную с гобеленами несколько фривольного содержания на стенах. Я хотел воспользоваться этой легкомысленной деталью обстановки в случае, если наш разговор пойдет в наиболее удачном для меня направлении. Разглядывая сюжеты в ожидании прекрасной хозяйки, я от души сожалел, что встреча наша произошла не в самое лучшее время. Но не свадьба ее печалила меня, а то, что вместо того, чтобы предаться легкому воздушному флирту, мне придется говорить с нею о вещах малоприятных. Я чувствовал, что ее интерес ко мне выходит за рамки родственной приязни, да и меня тянуло к ней с силой, поражавшей меня самого. Замечтавшись, я вздрогнул, почувствовав ее рядом, и весь мой серьезный настрой куда-то испарился. Она молча смотрела на меня, и, глядя на нее, я догадался, что она готовилась к моему бунту. Это было поразительно. Та, которую я считал прелестным ребенком, обладала древней мудростью истинной дочери Евы и пыталась заставить меня добыть так необходимое ей яблоко, чтобы с удовольствием съесть его, сверкая белыми маленькими зубками.