Тень и Коготь - Джин Вулф Страница 25

Шли дни. Проведшая столько времени в полной безопасности, Текла уже твердо уверилась, что никогда не будет подвергнута пытке, и попросила Дротта доставить ей принадлежности для письма и рисования, при помощи которых намеревалась составить план своей новой виллы на южном берегу озера Диутурна, известного как самый отдаленный и прекрасный уголок Содружества. Я водил группы учеников купаться, полагая это своей обязанностью, хотя меня самого при одной мысли о том, чтобы нырнуть в воду, охватывал страх.

Затем – как всегда, внезапно – погода сделалась слишком холодной для купаний, однажды утром истертые булыжники Старого Подворья оказались покрыты инеем, а за обедом на наших тарелках появилась свинина – верная примета того, что мороз добрался до холмов, лежащих ниже по течению Гьёлля. Наконец я был вызван к мастеру Гюрло с мастером Палемоном.

– Вот уже не первый квартал, – начал мастер Гюрло, – мы получаем о тебе, Севериан, только положительные отзывы, и ученичество свое ты почти выслужил.

– Детство позади, – почти шепотом добавил мастер Палемон, – впереди – жизнь зрелого мужчины. – В голосе его слышалась искренняя симпатия.

– Именно, – подтвердил мастер Гюрло. – Праздник нашей святой покровительницы близок. Ты, без сомнения, уже подумал о будущем?

Я кивнул.

– Да. После меня капитаном станет Эата.

– А ты?

Я не понял, что он хочет сказать, и мастер Палемон, увидев это, мягко спросил:

– Кем будешь ты, Севериан? Палачом? Ведь ты можешь оставить гильдию, если будет на то твоя воля.

Я – твердо, будто даже слегка шокированный – ответил, что никогда и не помышлял о таком, но это было неправдой. Как и все ученики, я знал, что ни один из нас не является членом гильдии окончательно и бесповоротно, пока не даст на это согласия по достижении совершеннолетия. Более того, гильдию я любил, но в то же время ненавидел ее всей душой. Нет, не из-за боли и мук, порой причиняемых невинным либо, по малости содеянного, не заслужившим столь строгого наказания. Я полагал бесполезным и ненужным служение власти не только неэффективной, но и безмерно далекой. Пожалуй, лучше всего выразить чувства, которые я питал к гильдии, так: я ненавидел ее за унизительную и изнурительную жизнь, любил за то, что она была моим домом, а разом любил и ненавидел потому, что она была древней и слабой и, казалось, должна была существовать вечно.

Конечно, я не стал высказывать всего этого мастеру Палемону, хотя мог бы, не будь с нами мастера Гюрло. Да, мне лично казалось невероятным, что моя облаченная в отрепья верность может быть принята всерьез; но все же это было так.

– Обдумывал ты возможность ухода или нет, – сказал мастер Палемон, – этот выбор для тебя открыт. Многие сказали бы, что только глупец способен, выслужив тяжкий срок ученичества, отказаться стать подмастерьем. Но все же ты вправе поступить так, если пожелаешь.

– Но куда же я пойду?

Вот что, хоть я и не мог сказать им этого, являлось настоящей причиной, побуждавшей меня остаться здесь. Я знал, что за стенами Цитадели – или даже за стенами нашей башни – простирается огромный мир, но не мог представить себе, какое место мог бы занять в нем. Оказавшись перед необходимостью выбирать между рабством и зияющей пустотой свободы, я испугался, что получу ответ на свой вопрос, и добавил:

– Я вырос здесь…

– Да, – сказал мастер Гюрло самым официальным тоном, на какой был способен. – Но ты еще не палач. В одежды цвета сажи ты еще не облечен.

Сухая, морщинистая рука мастера Палемона пошарила в воздухе и отыскала мою.

– Посвящаемым в сан священника обычно говорят: «Да будешь ты эпоптом навеки!» Здесь имеется в виду не только приобщение к знанию, но и принятие помазания, которого не снять, не стереть, хотя оно и незримо. Каково наше помазание, тебе известно.

Я снова кивнул.

– Стереть его – невозможнее невозможного. Уйди ты сейчас, люди будут говорить о тебе только: «Его вырастили палачи». Но когда ты примешь помазание, люди скажут: «Он – палач!» Идя за плугом, маршируя под барабанную дробь, ты все равно будешь слышать: «Он – палач!» Ты понимаешь это?

– Я и не желал бы слышать ничего иного.

– Вот и хорошо, – сказал мастер Гюрло, и оба внезапно улыбнулись, причем мастер Палемон обнажил в улыбке редкие, кривые зубы, а зубы мастера Гюрло оказались квадратными и желтыми, точно у дохлой клячи. – Тогда настало время посвятить тебя в главную, окончательную тайну. – (Даже сейчас, когда я пишу это, мне отчетливо слышна торжественность в его голосе.) – До церемонии тебе неплохо было бы подумать над ней.

Затем они с мастером Палемоном открыли мне тайну, заключенную в самом сердце гильдии и еще более сокровенную, ибо в честь нее – той, что лежит обнаженной на коленях самого Вседержителя, – не служат литургий.

После этого я дал клятву не раскрывать этой тайны никогда и никому – кроме тех, кто, подобно мне, сейчас принимает посвящение в гильдию. И клятвы этой наряду с множеством прочих впоследствии не сдержал.