Вы не хотите летать - Петр Ингвин Страница 25

Единственное, чем занимался Ингвар — «руководил»: подгонял или ругал, когда что-то шло не так, и давал бессмысленные советы, поскольку в том, что происходит, совершенно не разбирался. Помог он всего один раз, с изготовлением веревок, и не по собственному желанию: Соня вручила ему один конец соединенной пополам длинной нити и велела держать, пока она перекручивала второй.

Подходило время обеда. Матвей хоть и устал, но взобрался на оставшуюся ненадрубленной пальму и сорвал оттуда все кокосы. С двух других плоды можно собрать, когда деревья упадут. То, что останется несъеденным на этом острове, было решено взять с собой: вдруг на новом месте еда найдется не сразу?

Двух пальм, как рассчитал Матвей, для плота на шесть человек будет достаточно: штормов здесь, вроде бы, не бывает, а от акул такая плавучая конструкция защитит. Правда, придется разрубить деревья еще хотя бы дважды, каждое на три части, чтобы получилось шесть больших бревен. Тогда плот получится устойчивым. Времени на это уйдет много, и стало понятно, что за один день с задачей не справиться.

На весла пустили доски разобранных скамеек. Чтобы сделать веревку, достаточную для всего плота, понадобилось бы несколько дней — наиболее долго и муторно было распускать… точнее, разбирать покрывало на нитки, подцепляя каждую ногтями и осторожно вытягивая. Решили просто порвать постельное белье на ленты и связывать бревна ими. Но веревку все равно делали — те, кто отдыхал от рубки деревьев. Совмещали, так сказать, приятное с полезным, ведь смена деятельности — лучший отдых.

На обед сделали перерыв. Оказалось, что Сабрина и Савелий не умеют вскрывать кокосы. Недавнее Сонино подозрение подтвердилось: они просто отдали свой десерт толстяку.

Большинство кокосов были спелыми и состояли только из мякоти, их просто били камнями, ломая скорлупу. В недозрелых, где было «молоко», делали по две дырки и пили, направляя струю в рот. Ножей сделали несколько: один каменный, по примеру топорища, и несколько из заточенных об камни ложек и вилок. Пластиковыми ножевилками как раз и расковыривали кокосы. Каменный нож больше напоминал скребок, но резал он лучше пластиковых, его использовали для обрезания веревок и обтесывания досок на весла. Когда смененный Анисьей Матвей закончил с веслами, Ингвар на правах одного из командиров забрал каменный нож себе. Затем он взял оставшиеся две ножки стола.

Работы остановились: каждому хотелось посмотреть, что с ножками сделает человек, который ничего не умеет.

Одну из них Ингвар оставил себе, вторую протянул Соне:

— На той стороне пригодится как оружие, это же отличная дубинка. Командиры должны думать о защите себя и своих подчиненных. — Его взгляд упал на подносы — единственное, что пока осталось неиспользованным. — Их мы тоже возьмем с собой. Можно грести, как веслами, а если на нас нападут — использовать как щиты. Не думаю, что такие щиты спасут от пули или хотя бы от стрелы, но против оружия голодранцев вроде нас, то есть от палок и камней, они могут пригодиться.

Все наслаждались кокосовой мякотью, когда раздался голос андрика:

— Расскажите, как вы понимаете моральный закон «не убий».

— В прямом смысле, — одновременно произнесли Матвей и Анисья.

Они сидели на траве рядышком, чуть в стороне от остальных.

— На войне тоже? — спросил Ингвар.

В голосе чувствовалась плохо скрытая заинтересованность. Прощупывал на наличие слабых мест? Противник, ограниченный моралью — не соперник тому, кто не связан никакими нормами.

Ответила Соня:

— Если силой или даже ценой жизни нужно противостоять агрессору, то убийство врага оправдано.

— Разве от этого оно перестает быть убийством? — не унимался Ингвар.

— Убийство состоит не в факте лишения жизни, — рассудительно сообщила Соня, — а в злой воле убивающего. Из ненависти, из ревности или из зависти. Убийство покусившегося на тебя врага — вынужденный поступок. Противник на войне не личность, а инструмент злой воли.

— По-моему, ты занимаешься словоблудием, — заявил Ингвар. — Вам сказано «Не убий», а ты пытаешься найти оправдания для исключений из этого правила. Тому, кто соблюдает заповеди, нужно следовать букве закона, а не вариантам его толкования.

— «Не укради» — тоже одна из главных заповедей, — ответила Соня, — но если человек умирает с голода, а законолюбы вроде тебя не дадут ему ни милостыни, ни возможности заработать, то лучше украсть еды, чем довести себя до нарушения более суровой заповеди, о которой мы говорим: «Не убий».

— То есть, ты признаешь, что люди — это такие сволочи, что ради еды пойдут даже на убийство? — Ингвар ухмылялся, но в глазах появилась опаска: видимо, до встречи с Соней он считал, что светлые не способны ни на самозащиту, ни, тем более, на лишение кого-то жизни.

— Я говорю про доведение до смерти себя, — сказала она, — что равно самоубийству, а это несравнимо хуже, чем кража. При выборе из худшего нужно выбирать менее страшное. А что касается тех, кто под прикрытием гуманных разглагольствований бежит от войны, то с ними все просто: кто не участвуюет в войне против агрессора, тот допускает смерть близких. Значит, он напрямую причастен к замышленному убийству. Такие люди — тоже убийцы. Массовые. Убийцы через недеяние и поощрение зла.

Анисья вдруг процитировала Новый Завет:

— Когда воины спросили Иоанна Крестителя, что же им теперь делать, он ответил: «Никого не обижайте, не клевещите и довольствуйтесь жалованьем».

Ингвар ожидал услышать от светлых совсем не это и задумался.

— А вы, темные, как понимаете «не убий»? — поинтересовалась у него Соня.

— Как и вы, но в более широком толковании. Скажем так: «Не убий, если это не необходимо».

— Конструкция «не убий, если» не имеет права на существование, она оправдает что угодно! — Соне хотелось еще больше повысить голос. Она едва сдерживалась. — Такая формулировка допускает первые удары, так называемые «превентивные», и слабый не успеет возразить, что ничего не замышлял против напавшего. «Не убий, если» — это путь к беззаконию, к торжеству права сильного!

— Неправда, — с ехидцей возразил Ингвар. — При праве сильного не может быть беззакония, потому что каждое слово сильного — это и есть закон, который выполняется быстро и четко.

Соня ничего не ответила. Незачем. Они будто на разных языках говорят, и одному другого не понять.

Вспомнилось, как с Мишкой играли в войнушку. Граната, брошенная в малолеток, как бы «убила» их, а до того Соня и Мишка виртуально «убивали» противников сотнями. Казалось бы, как это соотносится с заповедью «Не убий»? Полвека взрослые до хрипоты спорили, нужно ли разрешать детям воевать в играх. В конце концов, наука сказала свое слово, и споры сошли на нет. Игры в войну — первый уровень, самый нижний, этап детства в развитии как личности, так и всего человечества. История Земли — история войн. Война, как хамство, например, или хулиганство — это желание доказать окружающим, что ты сильный и получить с этого что-то для себя лично. Иначе говоря, войны и прочие виды преступности — политика сильного. Политика — это средство добиваться собственных целей за счет других. Ребенок добивается своего криком и плачем, взрослый — трудом и переговорами. Если взрослый остался на уровне ребенка, для него останется тайной, что значит быть взрослым. Мышление первого уровня эгоистично, оно не понимает зла, для него зло односторонне, как лента Мебиуса, и направлено только к себе. Нужно вырасти, а для этого — переболеть, чтобы появился иммунитет. И нельзя забывать, что болезнь никуда не делась, изначально она есть у каждого: все начинают с первого уровня, когда кажется, что «мир — это я». Человек растет и понимает, что это не так. Или не понимает. И тогда, видимо, появляются светлые и темные.