По следам полка Игорева - Станислав Росовецкий Страница 24

– Что я слышу, брат! Племянник наш Игорь пошёл в Половецкую степь чуть ли не со всей Северской землею, а от меня утаился! И не говори мне, Славко, что ты не знал! Ты же их всех в кулаке держишь!

– Худо, худо дело, ещё хуже, брат! Уж не знаю, как и сказать тебе… Большое несчастье, брат! Все северские князья в плену, а дружины погибли да пленены. Пленных до тысячи. Вот сейчас тебе самовидец…

И Ярослав Всеволодович, отводя от брата глаза, громко хлопнул в ладоши. Возникшему в дверях слуге приказал:

– Бел овод а сюда!

Великий князь дважды заставил Беловода Просовича повторить свой рассказ, и только вглядевшись в его красное и измождённое лицо, странно смотревшееся над роскошными одеждами боярина, понял вдруг, что никакое это не вранье, что ничего сей Беловод не придумывает, а вот большая беда действительно пришла. Стиснул он зубы и спросил, сдерживая ярость:

– Повтори мне, боярин, вот что. Когда ты отъезжал, что делалось с князьями?

– Князя Игоря выкупил у Чилбука и взял к себе Кончак Отракович, Всеволода, брата его, захватил Роман Кзич, Святослав Ольгович сидит в оковах в стане у Копти из Улашевичей, а Владимир – у Елдичука Вобурцевича. Тысяцкий Игорев Рагуил Добрынич убит, Олстин Олексич ранен, он в полоне у Кзы Бурновича, вождь ковуев Алпар-батыр у Кзы же был.

– Когда ты выехал из половецкого стана?

– Вчера о полудне, великий княже. Я загнал двух коней – быстрее прискакать не в силах человеческих…

– Ярослав! – выкрикнул. Заставил себя успокоиться, проглотил комок в горле… Зашипел. – Твой Олстин в полоне, ковуев ты туда посылал… Ты с головою в Игоревом дерьме! Теперь поправляй дело, умник. Вы с Игорем твоим отворили поганым врата в Русскую землю, затворить теперь ты сам не в силах, так сделай хоть всё, что сумеешь! Своими дружинниками прикрой собственный степной кордон, а карачевцев, что в ладьях у меня, одари, вооружи, посади на коней и отправь в посемские городки, пусть держат хоть эти два… ну, Вир и Попаш, а я пришлю сыновей на подмогу.

– Князь Игорь Святославович просил привести к нему попа со священными вещами, – заикнулся было Беловод Просович.

– Попа ему? Пусть молится вербовому кусту, вояка! – взметнулся со скамьи великий князь Святослав и склонился над братом. – Мы ещё разберемся в этом деле, ты, суздальский подручник! А пока упаси тебя Боже, брат, не совершить мною тебе повеленное! Я же бросаю здесь ладьи, а сам скачу в Киев.

– Ты нехорошо стал говорить со мною, брат, – обиженно протянул князь Ярослав. – Иногда мне кажется, что ты, посидев на Киевском столе, ведешь себя совсем не как Ольгович. Уж ты прости мне правдивое слово, брат.

– Я – не как Ольгович? – великий князь замер на месте уже у дверей, явно изумился. Вернулся неспешными шагами на середину ложницы, задумался, коротко хохотнул. – Да, пожалуй, что так. И ты, брат, если удастся тебе по рождению и чести рода своего сесть в своё время на великом киевском столе, почувствуешь себя… ну, Ольговичем останешься, конечно, но будешь уже не то что новгород-северский или черниговский князь. Я-то ведь могу сравнивать! Защищать Русскую землю надо по-иному, нежели Северскую или Черниговскую твою, и в том половцы никакие не союзники, и суздальский властелин не союзник и покровитель, а соперник и неприятель.

– А я не заглядываю так далеко, – надул толстые губы Ярослав. – Мне сейчас о моём княжении забота.

– Тогда слушайся меня! – Святослав Всеволодович снова подбежал к дверям и уже оттуда прокричал. – Четыре княжества без князей и без дружин, а беззащитный Путивль первый пойдёт под сабли степняков! Я из Киева со всем не справлюсь, брат!

В сумасшедшем скачке лесными дорогами от Чернигова до Киева великий князь поуспокоился, конечно, и придумал, в основном, как прикрыть Киев от неминуемого набега кыпчаков, ободрённых, само собою, победой над северскими князьями. Войска из многих союзных княжеств, которые он собирал для большого похода в степь, придется пустить на прикрытие Переяславля и городов по Суле. Брат Давид Смоленский обещал привести свою дружину, вот ею на первое время и можно будет заткнуть дыру. И ещё, трясясь в седле, думал он о злосчастном Игоре, о том, что уж теперь заклятый друг, соправитель Рюрик не преминет потребовать суда над выскочкой Ольговичем – и что ж, будет на сей раз прав. А Игорь пусть получит, наконец, по заслугам!

Однако вид прекрасного Киева, выросшего вдруг на высоком берегу Днепра в тихом сиянии лимонного заката, успокоил великого князя. Тяжело сползая со взмыленного Беляна на загаженный песок перевоза, он уже знал, что учинит с Игорем. Угрюмо следил князь Святослав за байдаком перевозчика, бывшем уже на середине реки. Все кости у него ныли, а перед глазами всё прыгала молодая зелень придорожных лесов. Как только доберётся до постели, повалится спать – дай Боже, чтобы сапоги с него успели стянуть. Однако перечень тех, кого желает увидеть утром у себя в гриднице, уже готов в его голове. И гонцы поскачут до того, как колокола ударят к вечерне.

Утром, ещё до заутрени, в гриднице стоя, ожидали великого князя его бояре, собравшиеся, как положено, к пробуждению господина. Угрюмо косились они на редких здесь гостей – Севку-князька, одетого в какие-то обноски, но, тем не менее, по праву княжества своего севшего на скамью, и знаменитого сыщика Хотена, киевского боярина и бывшего великокняжеского мечника. Оба никогда не были особенными доброхотами Ольговичей, однако великий князь лучше знает, кого и зачем к себе вызывать. Шептались, что и соправитель Рюрик Ростиславович прискачет из Вышгорода, но, конечно же, попозже, чтобы не уронить чести своей великокняжеской перед Святославом Всеволодовичем.

Великий князь вошёл в гридницу, зевая и потягиваясь. В дверях зорко огляделся, потом, не увидев Рюрика Ростиславовича, отчаянно зевнул ещё раз. Ответил на приветствия, потребовал квасу, шумно опустошил кружку, вытер рукавом усы и поведал:

– Однако же и сон мне снился, брат и сын мой Всеволод и бояре, ну и сон! Мало того, что спал как мёртвый… Ещё и сон мутный такой.

– Спал, небось, ты всю ночь на левом боку, княже. Да и немудрено мутен сон увидеть после такой скачки, как у нас вчера, – заметил тысяцкий Святославов, сам выглядевший утомлённым, с чёрными кругами под глазами на сером, будто не отмытом от дорожной пыли лице.

– И вот что за жуть мне привиделась, братие и дружина. Прямо в глазах стоит, нет чтобы сразу же забылась! Будто прямо тут рядом, в ложнице моей, меня ещё живого, вот только ни одним членом не могу пошевелить, готовят к погребению. И не по нашему христианскому обычаю готовят, а по поганому половецкому: одевали меня на кровати моей тисовой в чёрные ризы, давали мне пить вино синее, с отравою, сыпали мне жемчуг на лоно из половецких колчанов и качали меня, будто младенца в колыбели. А на моём тереме, на крыше, доски рассыпаются, брёвна раскатываются, а конька уже и в помине нет!

– О! – не удержался тысяцкий.

– Вот, вот! Беда! И я во сне плачу: нет конька на крыше – нет, значит, и князя в государстве… А серые вороны расселись вокруг по крышам, по куполам и крестам – и крякают, и крякают! А меня под их грай уложили на смертные сани, вытащили сани на Оболонь – и в Днепр! Только сани не утонули, а понеслись Славутичем – всё вниз да вниз, будто с горы – и к синему морю! А там я и проснулся…