Дневники голодной акулы - Стивен Холл Страница 24

* * *

Мой номер оказался маленьким, но очень чистым — тем видом домашней чистоты, когда все ощущается едва ли не отдраенным добела. Мне мельком пришло в голову, что тетушка Руфь могла принадлежать к той породе женщин, что норовят, поплевав на носовой платок, настойчиво тереть им тебе в углу рта.

Иэн выскочил из своего ящика, как только я повернул защелку, и расположился на комоде задом к радиатору, глядя на меня полуоткрытыми глазами и поводя левым ухом с целью обследовать маленькое пространство позади себя.

Я обследовал внутренние карманы своей куртки. Дела обстояли хуже, чем я ожидал, — все письма пришли в негодность.

Из каждого кармана я доставал по пригоршне бумажной кашицы, которая тянулась, как тесто, и темнела синими чернильными жилами. Я не очень долго находился под ливнем, но при такой его силе даже и того времени, что я под ним провел, было, очевидно, вполне достаточно. Более чем достаточно.

Мой камуфляж, мой концептуальный бронежилет стал бесполезен.

Черт. Нет, ситуация не критическая, но мне придется планировать на одном моторе, пока не удастся заменить письма. Все же нельзя сказать, что у меня не было других орудий, других средств защиты: моя напускная личность оставалась по-прежнему крепкой как скала. Я доказал себе это в вестибюле всего пятнадцатью минутами ранее. Настоящий шедевр. Но утрата писем означала, что мне предстоит хождение по канату без страховки, плавание без спасательного круга. А я, ко всему прочему, устал. Не полагаясь на везение, я принялся расставлять диктофоны.

* * *

В углах комнаты сами с собой жестяными голосами болтали крохотные диктофончики, пребывая где-то на пороге моего слуха. Последовательностью глубоких очистительных вздохов я дал маске Марка Ричардсона соскользнуть с моего лица, исчезнуть из моего сознания. Позволил своим движениям стать как бы ничейными, а затем медленно измениться таким образом, чтобы мои ладони, руки и плечи нашли свое прежнее состояние, приобрели обычное напряжение и ритм. Некоторое время я стоял перед зеркалом, примеряя на лице его естественные выражения, прежде чем повалиться навзничь на кровать.

Из-за наводнения тетушка Руфь лишилась своего повара, но через пару часов обещала устроить в своем баре холодный ужин для всех нас, жертв кораблекрушения. Я установил будильник на своем вновь приобретенном мобильном телефоне, сгреб в горсти края одеяла, укутался в него и свернулся калачиком.

Диктофоны шипели.

Я протянул руку, ухватил рюкзак и вытянул из самых его глубин обернутую в пластик кипу истрепанных бумаг и видеокассету. «Фрагмент о лампе» оставался сухим и невредимым. К этому времени я работал над расшифровкой второй части вот уже семь месяцев, сначала дома, пока совершенствовался в овладении личностью Марка Ричардсона, а затем в пути, в аккуратных и безликих номерах отелей в городах, где никто меня не знал, раскиданных по всей стране. Еще несколько ночей наедине с голой мигающей лампой — и у меня, возможно, появится пригодный для обработки черновик для расшифровки. Утверждать что-либо наверняка нельзя, поскольку с этим загадочным кодом ЙЦУКЕН ты не располагаешь ничем, пока у тебя в руках не оказываются все возможные ходы.

Я заново завернул кассету в пакет и сунул ее обратно в рюкзак. Через сто девять минут тетушка Руфь будет звать нас к столу. Я закрыл глаза, напомнив себе прихватить в номер что-нибудь мясное для Иэна.

* * *

Жертвы кораблекрушения — так тетушка Руфь называла тех из нас, кто в этот вечер был застигнут наводнением, как мы с Иэном. Беженцы от разгулявшейся непогоды. Было бы ошибкой утверждать, что отель забит нами, но я бы поклялся, что он долгое время не был так полон.

Руфь сервировала три больших блюда с сэндвичами и дала мне пакетик с нарезанной ветчиной для Иэна. Она сказала, что велела мужу приготовить на скорую руку ящик с песком, чтобы с Иэном не случилось «ничего такого».

— С котами порой очень трудно, я знаю, — сказала она.

Я озирался по сторонам, в точности так, как это делал бы Марк Ричардсон, и прокашлял в разные углы бара пару-другую его топорных шуточек. Прошло почти четыре с половиной месяца с тех пор, как я видел настоящего Марка Ричардсона, окончил обучаться вести себя в его манере, оставил работу, загрузил пожитки в желтый джип и отправился по остывшему следу своей потерянной жизни. Гулль, Лидс, Шеффилд — по шесть недель в каждом городе. В общей сложности год и четыре месяца миновали со дня, когда я заново родился, лежа лицом вниз на том ковре в спальне.

Снаружи все еще лил дождь. К оконному стеклу эффектно прилепился мокрый лист, сопровождаемый хайку [11]из крупных дождевых капель, — это ветер сделал очередной выдох. Оркестровка непогоды.

— Вы видите, — проговорил человек напротив. — Это Пеннины…

Я поднял взгляд.

Марк Ричардсон — человек общительный, в той же мере любитель послушать, как и поговорить. Именно это делало его столь подходящим для базирования на нем моей фальшивой личности. Знакомиться с людьми, беседовать с ними, собирать информацию — все это должно было соответствовать характеру изображаемого мной человека, если я хотел, чтобы моя защитная маска действовала. Если собирался передвигаться по миру, не поднимая ряби, чтобы не быть обнаруженным и разорванным в клочья. Но быть Ричардсоном означало быть Ричардсоном постоянно, а не только тогда, когда мне это выгодно. А посему мне приходилось учиться постоянной готовности к общению.

Сидевший напротив мой новый товарищ по кораблекрушению выедал треугольную брешь из середины очередного сэндвича с ветчиной и горчицей, свободной рукой выписывая круги, означавшие — держись, мол, на связи: сперва надо прожевать, потом говорить.

Он сглотнул.

— Это Пеннины, — сказал он снова. — Холмы слишком высокие. Небо слишком низкое.

Я кивнул.

— Практически не пробиться. — Он поковырялся в корочке сэндвича, потом снова посмотрел на меня. — Там, дальше по дороге, аварий не счесть.

Моего собеседника звали Дином Рашем, и был он водителем грузовика. Ему пришлось оставить свой грузовик — который он называл «агрегатом» — ниже по холму, возле поля для гольфа. Я пригласил его к себе за столик, и эти сведения были первым, о чем он мне сообщил. Затем — Пеннины. Он весь состоял из клочков и обрывков. В том, что он говорил, не наблюдалось ни связности, ни какой-либо последовательности — все представлялось разбросанным, все было само по себе. Кроме того, в нем имелось что-то птичье, решил я, — Дин Раш, исхлестанный ветрами ворон с вересковых пустошей.

Он вытянул из останков своего сэндвича тонкую белую полоску ветчинного сала, тщательно ее обследовал, покачивая ею у себя перед глазами, затем положил ее на край тарелки. Моргнул раз, другой.

В дальнем конце бара тетушка Руфь переложила все уцелевшие сэндвичи на одно блюдо, после чего принялась очищать пустые тарелки. Раш смотрел, как она маневрирует своей коляской, выбираясь из-за стойки, затем снова обернулся ко мне.