Королевский гамбит - Дмитрий Скирюк Страница 24

Мы молча проследили, как она, постукивая тросточкой, продефилировала мимо, потом переглянулись. Шум в наушниках был слышен, даже когда я держал их в руках. Я сделал Серёге знак молчать, мы разом поднялись и также не сговариваясь двинулись за ней.

— Что там? — шёпотом спросил Серёга.

— Кажется, в самом деле что-то странное, — почему-то тоже шёпотом ответил я, не сводя глаз со старушки. — На, сам послушай.

Радиостанцию глушило. Шла стена помех, к тому же упорядоченная: каскад — и тишина, потом опять серия помех — и снова тишина…

— Как будто кто-то сообщения передаёт кодированными пакетами, — понимающе кивнул Серёга. — Мы в армии, случалось, такие же перехватывали. Ночью делать нечего, сидишь у ящика, верньеры крутишь. Бывает, самолёт какой нащупаешь… Да, это занятно. Глушит, как хорошая радиостанция. А на вид не скажешь — бабка как бабка…

— Может, у неё и впрямь рация в сумке?

— Скажешь тоже! — Серёга презрительно оттопырил губу. — Такую рацию нам вдвоём не поднять!

Сравнивать ему было с чем — служил Серёга в ПВО.

Бабка между тем пересекла весь парк и потихоньку двинулась к Коммунистической.

Коммунистическая улица в Перми довольно длинная, но на своём пути претерпевает странные метаморфозы, очень похожие на те, что претерпел сам коммунизм в России, а точнее — в бывшем СССР. Своё начало она берёт едва ли не от самого вокзала на Перми-второй, от всех этих железнодорожных дамб, трамвайных путей, лужайки с садом камней, полосы отчуждения и прочих примет разрушения. А начинается сразу высотными домами общежитий с одной стороны и хмурыми пятиэтажками с другой. Потом она становится всё выше, лезет в гору и — примерно у драмтеатра — разворачивается в гигантскую площадь с памятником в центре, наполненную грохотом трамваев и спешащими людьми. По другой стороне этой площади параллельно проходит улица Ленина. Это, как я понимаю, должно символизировать расцвет эпохи. Далее, квартала два, тянутся полуразрушенные здания эпохи классицизма — старые купеческие и мещанские дома, ныне покрашенные «Тиккурилой» и увешанные вывесками и рекламными щитами. Однако где-то на участке Сквер Уральских Добровольцев — ЦУМ весь косметический ремонт куда-то пропадает и дальше тянется унылая череда не полу-, а вполне уже разрушенных старинных двухэтажек. Посредством их Коммунистическая улица едва находит силы доползти до парка возле Оперного театра и там, у здания Пушкинской библиотеки, исчезает окончательно. Финал вполне предсказуемый, но всё равно несколько неожиданный.

Так вот. Как раз к библиотеке Пушкина та бабка и направлялась.

Преследование не осталось ею незамеченным, отнюдь. Сперва она просто оглядывалась и перекладывала сумку из одной руки в другую, потом прибавила ходу. Тросточка стучала, словно пулемёт, мы с Кабанчиком с трудом за нею поспевали. Только теперь я почувствовал страх в глубине души — мерзкий, сосущий. Происходящее не укладывалось ни в какие рамки. Да, пусть мы выпили до кучи всякого разного, но это не могло быть пьяным бредом! Нас, может, и шатало, но только самую малость. Соображали мы и вовсе на удивление трезво.

Тут старый район. Жилые дома, переходы, какие-то арки. Народу на этих улочках всегда мало. Весной здесь цветут яблони и закрывают неприглядный вид, но осенью обшарпанные стены и разбитые окна сразу бросаются в глаза. Мы пробежали мимо библиотеки, и теперь справа потянулись обвалившиеся стены и замусоренные палисадники, неумело сляпанные местными жильцами из обломков кирпича и старых арматурин. А старушка всё ускоряла и ускоряла шаг, потом перешла на бег и наконец помчалась диким дёрганным галопом, высоко подбрасывая ноги. Голова у неё смотрела назад.

— Слушай, уйдёт! — ахнул Серёга и прибавил ходу. — Стой! — крикнул он. — Эй, бабка, погоди!

— Это не бабка! — крикнул я. — Бабки так не бегают! Бабки вообще не бегают!

Все усилия старушки были тщетными: мы её догоняли.

Честно говоря, я не представлял, что мы будем делать, когда её догоним. Хмель гулял в голове. Если бы старушка отреагировала как положено, навряд ли мы чего-нибудь добились. Вся погоня не заняла и пяти минут. Прибавив ходу, я забежал вперёд, развернулся и растопырил руки, словно надеялся таким образом перекрыть ей дорогу. «Старушка» на мгновение притормозила, стоптанные каблуки громко шаркнули по асфальту. Пожевала губами, пусто глядя сквозь меня… и вдруг ударила тростью. Промазала. Ударила опять. Не было ни слов, ни криков — сразу драка. Серёга подбежал сзади, закричал: «Бабка, стой! Контакт! Дружба!», попытался ухватить «старуху» за руки, и я на мгновение отвлёкся. Что-то лязгнуло, затем «бабка» вполне профессионально провела апперкот, и у меня потемнело в глазах. Удар у неё был не хуже, чем у Тайсона.

Когда я снова смог стоять и видеть, то застал следующую картину: Кабан каким-то образом сумел загнать «старушку» в угол между двух домов и теперь охаживал её дюралевой трубой, как оказалось — дугой от спинки кровати. Где он успел подобрать её, не знаю. «Старушка» механически отбивалась тростью. На драку андроид явно не был рассчитан. Выражение лица у «бабки» при этом было безразличное, губы что-то шамкали. Всё происходящее вызвало во мне какой-то безотчётный ужас, я заорал, метнулся к ближайшему палисаднику, вырвал из оградки железный прут и с ним наперевес бросился в атаку.

— Что вы делаете, ироды, хулиганьё проклятое! Я сейчас милицию позову!

Шумела какая-то тётка, проходившая, как оказалось, по другой стороне улицы. Однако достойно ей ответить мы не успели — Серёга как раз в этот момент особенно удачно ткнул своей дубиной, рука старухи выпала из рукава плаща, с лязгом грохнулась на мостовую и поползла по направлению к тётечке-заступнице. Та осеклась, будто подавилась, затравленно взвизгнула и, отступив к стене, сползла по ней на мостовую. Глаза её закрылись.

Клюка у «бабушки» была простая, камышовая и лёгкая, как тросточка слепого, но управляла ей поистине железная рука. Дюжина ударов, попавших в цель, оказались весьма чувствительными, но это ей не помогло. За две минуты тишины мы разнесли «старушку» вдребезги и пополам. На сей раз — без свидетелей. Внутри у андроида всё искрило и дымилось, разнообразные железки так и сыпались на мостовую. Мы выбили из неё все гайки, болтики и шестерёнки. Наконец мы, видно, перебили какой-то шланг — внутри у робота что-то лопнуло и на мостовую хлынула густая белая жидкость, похожая по виду на сгущённое молоко. Мутные глаза в последний раз посмотрели на нас, будто запоминая, потом угасли навсегда.

— Всё, капец. — Серёга устало опустил трубу и сплюнул. Прислонился к стене. — Если масло вытекло — хана гидравлике… Ай!

Рука «старухи», оказавшаяся в опасной близости от Серёгиной ноги, вдруг поднялась и цапнула его за щиколотку. Серёга закричал, стряхнул её и несколькими быстрыми ударами разнёс в металлолом.

— Что ж такое… — бормотал я, осторожно склоняясь над останками. Пальто «старухи» лопнуло, резиновая кожа тоже, и сквозь прорехи там и тут проглядывали провода, опоры каркаса и тяги, отсвечивающие нержавейкой. — Что ж это было, а?