Странные занятия - Пол Ди Филиппо Страница 24

— Возьми, — сказал Эрлкониг. В одной руке он держал мегафон, а в другой покачивал традиционный цирковой пятнадцатифутовый шест в красную и белую полоску, который до того стоял прислоненный к стене.

Взяв шест, Хонимен взвесил его на руке. Пятнадцать фунтов веса пробудили кинастетическую память.

— О'кей, поехали, молекулка. Твоего выступления ждут.

Хонимен задумался. Преодолеть такое расстояние невозможно. Он совершенно не в форме. Ветер силен. Снотворное еще не выветрилось…

Скинув кроссовки, он остался в одних носках.

— Если переберешься на ту сторону, — улыбнулся Эрлкониг, — можешь рассказать федералам все, что захочешь.

Сделав шаг вперед, Хонимен поставил правую ногу на канат. Под его тяжестью канат завибрировал, словно живой, запел древнюю цирковую песню без слов, поманил Хонимена к его предназначению.

Он перенес на кабель вторую ногу, слегка покачнулся, но старые инстинкты помогли удержать равновесие.

Эрлкониг обращался через мегафон к зрителям:

— А теперь, как было объявлено, в ознаменование завоевания спондуликсами внешнего мира их изобретатель Рори Хонимен символически преодолеет водную преграду между Хобокеном и Манхэттеном, между новой и старой финансовой столицами планеты.

Хонимен начал свой полумильный переход по канату, а прожектор следовал за ним, светя теперь в спину.

До самой знаменующей середину пути отметины он думал, что пройдет.

Но тут из окружающей темноты возник вертолет новостей, из кабины которого жадно высунулся телеоператор. Вертолет гремел, дребезжал, взбивал безумные, тянущие вниз порывы ветра.

Хонимен почувствовал, как равновесие от него ускользает. Он качнулся вправо, влево, накренился слишком сильно, пошатнулся, пытаясь выровняться. Он выпустил шест, и тот кувыркнулся в ночь у него под ногами.

Потом канат ушел у него из-под ног.

Холодный любопытный ветер свистел вокруг. Несколько секунд Хонимен чувствовал себя бестелесным и свободным. Он готов был поклясться, что слышит рев олимпийских трибун. Помимо собственной воли, даже не помышляя о спасении, он вошел в классический прыжок ласточкой.

Он как будто вернулся в прошлое, в последний день своей жизни, когда чувствовал полную уверенность во всем, в день, когда, исполненный безмятежной духовной силы, завоевал «серебро» в Мехико-Сити.

В воду он вошел чисто (небесные судьи выставили высшие баллы), но соударение все равно было ужасным. Он словно прошил стену мокрого бетона в милю толщиной. Вероятно, он на мгновение потерял сознание, все еще стремительно падая, но теперь уже на дно Гудзона, потому что, когда открыл глаза, кругом царила полная чернота, и ему показалось, он чувствует под собой заваленное остовами машин русло реки.

Непроглядная пустая чернота. Может, просто сдаться? А что остается еще? Так легко вдохнуть воду, пропитаться ею и утонуть, лежать среди прочих обломков…

Вот только… подожди-ка. Тут есть что-то любопытное. Приближается нечеловеческая фигура светоносной белизны. Все ближе, ближе и ближе… пока не оказывается лошадью. Морским коньком, у которого вместо крупа — сплошь плавники.

Баронесса фон Хаммер-Пергстолл восстала причудливо преображенной из мертвых. Первая любовь пришла вернуть его в мир живых.

Хонимен открыл рот, чтобы заговорить. Вода полилась ему в глотку, и он начал захлебываться.

Схватив крепкими зубами Хонимена за воротник рубашки, Баронесса начала мощными взмахами плавников подниматься вверх через мутную воду.

Голова Хонимена вышла на поверхность совсем рядом с катером береговой охраны. Он оглушенно оглянулся по сторонам, ища Баронессу, но лошади нигде не было видно.

К Хонимену потянулись руки. Он поднял в ответ свои, и его втащили на борт.

Лежа навзничь, головой на чьих-то мягких коленях, он понял, что вот теперь уж точно умер.

Эдди смотрела на него сверху вниз и гладила по лбу.

— Ох, Рори, — сказала она. — Мне так жаль, так жаль. Но ты арестован.

Мужской голос произнес:

— Достаточно, агент Суинберн. Теперь за дело берусь я.

Права Хонимену зачитали, пока он выблевывал желчь с привкусом Гудзона.

Хонимен ступил за порог больницы. Стоял прекрасный октябрьский день. Улицы Манхэттена отмыл ночной ливень. Молодой клен в кадке на тротуаре полыхал разноцветными листьями. В воздухе пахло, как за городом.

У деревца ждала Эдди, и Хонимен направился к ней. Эдди робко протянула ему руку, и, когда он ее взял, они вместе пошли прочь от больницы.

Через несколько ярдов молчания Эдди сказала:

— Эрлкониг взял вину на себя, Рори. Он полностью тебя оправдал.

— Наверное, мне теперь полагается ему все простить?

— Твое дело решать. Под конец он вел себя как последняя сволочь. Но, думаю, в сущности, ему просто было страшно. Ничего личного.

— Тогда мне это показалось достаточно личным.

— Во всяком случае, судить его будут только по обвинению в связи с хождением по канату через реку. Нарушение общественного порядка, порча имущества, помехи воздушному сообщению и так далее. Официально дело о спондуликсах прекращено — в обмен на закрытие монетного двора. Понимаешь, такое впечатление, что нет ни одного законодательного акта, по которому в этом деле можно предъявить обвинение. Целый наряд юристов потратил сотни человеко-часов, стараясь хоть что-нибудь отыскать, и не смог. Попросту нет никакого закона против того, что вы, ребята, делали. А кроме того, шумиха в связи с судебным процессом может натолкнуть на ту же мысль других людей, если они еще об этом не прослышали. Важные шишки решили игнорировать уже ходящие в обращении спондуликсы, лишь бы новых больше не появлялось. Они сочли, что рано или поздно спондуликсы сами собой сойдут на нет.

— Значит, я совершенно свободен?

— Ага.

— И могу вернуться в свою закусочную в Хобокене?

— Если хочешь.

— М-да, это от многого зависит.

— От меня?

— Ага.

Эдди улыбнулась.

— Что, если я скажу тебе, что больше не работаю на спецслужбы?

— Я, возможно, тебе поверю.

— И что, если я скажу тебе, что все еще очень, очень, очень тебя люблю и очень прошу простить меня за ложь?

— Тогда я, возможно, скажу, что тоже тебя люблю.

Тут они остановились, чтобы поцеловаться, и прохожие заулыбались.

Когда они пошли дальше, Хонимен сказал:

— Надеюсь, ты не будешь против жить на доход от маленькой закусочной?

— Ах, это, — отозвалась Эдди, — сомневаюсь, что до такого дойдет.