Пожиратели облаков - Дэвид Шейфер Страница 23

Блог, в финансовом плане хотя и не столь губительный, был не чета даже книжному магазину.

После того как его выкинули из «Нового дня», Лео больше всего тосковал по своим детишкам. То, что больше не надо было являться как штык к 7.45, это ладно. Даже хорошо. Но не видеть, в чем сегодня явятся Виола или Гас (оборванное платьишко в духе Диснея; взрослая купальная шапочка с лавсановым балахоном) – это уже, знаете, ни в какие ворота не лезет. Но что еще хуже – это не чувствовать каждой своей по́рой доверие мелкого народца под названием «дети». Ну а на втором, но почти таком же по значимости плане – это быть издателем, редактором и персоналом ежедневного бюллетеня подготовишек. Так что не прошло и недели со дня увольнения, как Лео начал вести блог, переиздавая свой бюллетень под новым баннером «Делюсь с вами».

Поначалу Лео думал неизбывно появляться у забора «Нового дня» с тем, чтобы продолжать вести свою хронику детских жизней. Он рассуждал так: если не соваться на территорию подготовишки, то Шэрон остановить его не имеет права. Ведь существует, в конце концов, такая вещь, как Первая поправка ^[23]. Но когда он поделился этими своими замыслами с Луисом, жена которого служила госадвокатом, то Луис ему сказал: «Если ты хотя бы сунешься писать про детишек, тебя вздрючат так, что ты сразу все поймешь. Только будет уже поздно».

Неизвестно почему, но это отложилось.

И вот то, что раньше было одностраничным обзором ясельных событий, трансформировалось в блог, постоянно обновляемый маниакальным в своем упорстве безработным автором. Лео был на взлете из взлетов, и все контакты мира лежали у его ног. Писал он ежедневно, комментируя сотни статей – от солнечных батарей и гидропоники до иероглифов и шаманизма. Но постепенно в блоге начала проглядывать печальная кривая упадничества. И когда творческое воображение стало давать крен в сторону упертости, назидательности и эгоизма, друзья Лео забеспокоились. Одной из первых отреагировала Катарина, та самая госадвокват.

– Кое-что из этого вполне себе ничего, – сказала она. – Но многое, как бы это сказать… неотшлифовано, а местами вообще мрак. – Они стояли на обшарпанном крылечке Лео. Стояло раннее утро. – Ничего, Лео, со всяким бывает. Все проходят через свои полосы, пройдешь и ты. Но нет никакой необходимости тиражировать свою душевную смуту всем напоказ.

– Транспарентность, Катарина, – проявление добродетели, – заметил Лео, расслышавший в основном «вполне себе ничего».

– Типа того, – уклончиво сказала Катарина. – Но со временем кое-что из тобой написанного ты, возможно, начнешь воспринимать иначе. Точнее, не «возможно», а наверняка.

Лео призадумался. Не исключено, что в этих словах был смысл. Но «со временем» наступит лишь со временем. «Это здесь и сейчас означает это, здесь и сейчас». И как легко ступать сквозь мир, когда ты попираешь смятение и смотришь людям прямо в глаза. Кстати, когда ты так поступаешь, это тоже малость их встряхивает.

– А ты не боишься тайного мирового правительства, которое, по твоим словам, отслеживает все, чем мы занимаемся в онлайне?

– Я принимаю меры предосторожности, – туманно заметил Лео.

– Ты, меры предосторожности? – изумилась Катарина. – Да я сама тебе скайп ставила. Или у тебя комп фольгой обернут?

Лео бдительно огляделся, после чего сказал:

– Мое настоящее имя в блоге нигде не фигурирует.

И это была правда: свои посты он всегда подписывал вымышленными именами. А затем на его блог по всяким незначительным поводам начали наведываться друзья. А дальше началось: всегдашний дилер «травки» поставил Лео в игнор – как он объяснил, для его же, Лео, собственной безопасности (как будто поставщики «дури» связаны клятвой Гиппократа!). Вероятно, это и был один из друзей, настучавших его сестрам. Хотя за Лео и в самом деле был догляд: враги есть даже у параноиков.

Саркастическая ремарка Катарины насчет компа в фольговой обертке заставляла понять: фальшивые имена в блоге должной маскировки не дают. Вероятно, Интернет контролируется с той стороны – конечно, да! – и таким образом Лео могут устранить, каким-то образом вычленив из уравнения. Получается, «Делюсь с вами» придется убрать из сети; выкладывать его в инете опасно. Значит, распространять его придется вручную, на бумажном носителе, как доподлинно диссидентскую печать. Так наступил поворотный момент; внезапная смена света, темпа, декораций. И вот уже Лео у себя на чердаке читал разворот первого (и единственного) выпуска «Делюсь с вами» (количество 50 экземпляров, отпечатано на допотопном типографском прессе у одного друга-художника).

Случилось так, что дома за его чтением он глянул в окно и увидел, как надвигается непогода. По небу с малиновыми воспаленными полосами на Вест-Хиллз зловеще наплывали черно-лиловые тучи. Казалось, мраком заливалось всё; душа под его гнетом издала предсмертно-истошный вопль, и откуда-то из глубины к Лео впервые воззвал явно нездешний голос. «Верно, – вязко провещал он. – Убей себя. Пока поджилки не лопнули».

Как ни странно, этот призыв показался вполне обоснованным. До этих пор Лео как-то уживался со своей депрессивностью. Может, внутренне он сам к ней тяготел и вполне мог с ней ладить всю оставшуюся жизнь. Но если он на самом деле двинулся, то путь к самоубийству – всего лишь дело времени, так как он внутренне сам с собой об этом условился. И тогда Лео полез на крышу с крутыми скатами и многими углами, где неуклюже добрался до самой верхотуры и встал там, как флюгер. Да, роза ветров была нацелена в него. Она магнетически довлела, давила и вспучивала тоннами горестных вестей касательно будущего. Лео легонько качнулся вперед, предощущая кувырок и ощущение пустоты под ногами.

Пустота была, но, как видно, недостаточная. Очнулся Лео хоть и с переломами, сотрясением, но живой. У него не вышло даже самоубийство: слабо́. Обделался. А стало быть, убирайся обратно на свой чердак и валяйся там рухлядью. Как же ты гадок, засранец: умереть, и то не хватило духу.

«Хотя что в этом плохого», – внушала другая его часть. Вспомнилась мать, как она ему говорила в детстве: «Ты куда? Из-за стола тебя еще никто не отпускал» (едок из Лео был никудышный). Сейчас он снова слышал ее голос – не тот, навеянный психозом, а просто укоренившийся в памяти (уж неизвестно, откуда он доносился: с небес ли, из космоса или из какой-нибудь ямы с перегноем). «Тебя еще никто не отпускал», – звучали ее слова. Мать была женщина с характером; уж она бы перед теми невзгодами не дрогнула, как бы те ни прессовали.

Но если ему суждено жить, то как ему жить с этим?

Он увидел, что этот его диссидентский листок, и блог, и все дурацкие мелкие начинания были просто отвлечением, совершенно ни с чем не соотносящимся. Как говорится, мимо кассы. Во всем этом пестром шуме логической чащи он дышал мелко и часто, один свой глаз держа на двери.

Как-то раз в газете – настоящей газете – он вычитал об африканцах, что пытались пробраться в Новый Свет, прячась в нишах шасси авиалайнеров. Их замороженные тела выпали с высоты на Куинс; такой была непомерная цена, заплаченная ими за тягу к свободе. Ну а может, некоторые из них все же добились своего? Скажем, отпружинили, как на батуте, от тента «Данкин донатс» и нашли себя потом в новой жизни: стали мусорщиками, косильщиками газонов, разносчиками пиццы и теперь посиживают себе в кепках и шарфиках, пуча глаза из-за прилавков с газетами и жвачкой. Пыхтя и карабкаясь, они упорно лезут, превозмогая встречное вращение земли, в неослабном стремлении отстоять свое право на жизнь. Не то что ты и тебе подобные привилегированные баловни, что плывут по течению, избалованные обилием возможностей; пофигисты-пацифисты, которым ничего не стоит погасить фитилек собственной жизни. Разве не так?