Атомный пирог - Марципана Конфитюр Страница 23

Дурдом располагался в модном здании салатового цвета с обтекаемыми боками и круглым флигелем из стеклоблоков. В этот флигель мы в первую очередь и направились: там находились администрация заведения и кабинет главврача. Этот последний сочувственно покачал головой, выслушав рассказ моих драгоценных родичей о моём безумии, и сказал, что скоро я буду как новенькая. Администратор же благосклонно принял от моего папаши пачку долларов — оплата пребывания, пока что двухнедельного, а дальше будет видно; — забрал мою одежду, выдал белую рубаху и продемонстрировал стенд с фотографиями счастливых излечившихся. После этого родители уехали, оставив меня почти голой, среди незнакомых людей, за высоким забором, вдали от цивилизации.

Не знаю, специализировалась ли на поклонницах хорошей музыки вся больница или только то отделение, куда я попала, но единственной сумасшедшей здесь была девочка, сказавшая мне при знакомстве, что Бобби Дарин «вообще-то не хуже Элвиса». Остальные спорили о том, что лучше — «Люби меня» или «Люби меня нежно», белый галстук или синий в клеточку, мизинец на правой руке Величайшего или на левой; пели хором в коридорах или по одиночке в платах; целыми днями рассказывали невиданные истории встреч, свиданий, поцелуев с Нашим Всем или же слушали таковые. Были, впрочем, и те, кто вечно плакал под одеялом или тихо ныл в подушку или всё время повизгивал или раскачивался, уставившись в одну точку возле столовой… Но, по-моему, никакой общественной опасности они не представляли, да и не факт, что не стали такими как раз в результате лечения. Когда я впервые вошла в свою палату, и у меня там сразу же спросили, который из вариантов исполнения песни «Не терзай» мне больше нравится, у меня возникло ощущение, что всё не так уж плохо. В этой психушке, по крайней мере, есть, с кем поговорить,— в отличие от нашего-то дома.

Палата была рассчитана на четверых. Многовато для разрекламированной частной клиники, пребывание в которой стоит вроде как немалых денег… Но зато так даже веселей, ведь все свои.

Моих соседок звали Джулия, Джуди и Джун.

Первой из них, Джулии, было уже хорошо за тридцать, если не за сорок. По-моему, она была старшей не только в нашей палате, но и во всём отделении. Джулия рассказала, что она художница и специализируется на изображении рук Элвиса. Понятия не имею, почему она выбрала именно руки, но после двадцать шестой картины, родные решили, что Джулии надо сменить обстановку, и упекли её в нашу психушку. Этот факт она восприняла по-философски спокойно, с оптимизмом человека, который отчаялся и потому совершенно свободен. На мои сетования о том, что родители разбили все мои пластинки, а, лёжа здесь, я вообще неизвестно когда смогу слушать хорошую музыку, Джулия ответила:

—А мне и так нормально. Я могу и без пластинок. У меня его песни сами собой в голове звучат.

Джуди говорила, что ей двадцать, но выглядела, по-моему, немного старше. Она сразу же сказала мне, что задерживаться надолго тут не планирует, потому что Элвис скоро заберёт её домой, поскольку Джуди — его жена. Признаюсь, эта история немного напрягла меня: я подумала, не вздумает ли Джуди напасть из ревности на меня или на других девчонок, находящихся тут за то, что интересуются её «мужем». К счастью, быстро выяснилось, что она совершенно не ревнива, поскольку уверена, что по-настоящему Элвис любит её одну, а всё, что касается поклонниц,— просто работа. Еще она говорила, что приехала откуда-то издалека, вроде бы из Сиэтла, и пока жила там, общалась с Великолепным посредством телепатической связи. В целом Джуди вела себя смирно, поэтому я решила, что от её выдумок мне, в общем, ни жарко, ни холодно.

Третья, Джун, была на год моложе меня. Она безостановочно болтала языком и пребывала в восторге от собственной болтовни. Джун жаждала обсуждать всё: прядь волос, упавшую на лицо певца на одном концерте, нетипично пропетое слово на другом, особый взгляд на третьем… Уже через пятнадцать минут после знакомства Джун, вся светясь от счастья, поведала мне, как однажды отиралась возле дома Несравненного, собственными глазами видела, как он выпил полгаллона молока, ужиная по ту сторону оконного стекла, а потом, ночью, вроде бы даже пробралась на задний двор, приложила кружку к стене, за которой располагается его спальня, и имела счастье слушать его храп. Особую страсть Джун питала к ботинкам Нашего Героя, поэтому, услышав, что совсем недавно я касалась одного из них, она захлопала в ладоши, завизжала от восторга и пожелала дотронуться до моих рук… Как по мне, Джун была совершено нормальной.

Ещё в первый же день пребывания в больнице меня ждал любопытный сюрприз. В коридоре я встретила Донну. Она, правда, не сразу узнала меня. Или поначалу притворилась, что не узнала. Впрочем, когда я назвала ей своё имя и обстоятельства нашего знакомства, она уже не смогла отмазываться:

—Ой, Ава! Привет! Как дела?

—Ну, примерно как и у тебя.

—Давно ты здесь?

—Сегодня привезли.

—Меня — вчера…

—А не хочешь спросить, как я слезла со стенки гостиницы, где вы так чудесно меня кинули?— спросила я язвительно.

—Мы не кинули… Верней, не специально! Мы с Арлин пошли в постирочную — взять простыни, верёвки из них сделать,— а нас там заловил администратор. Сказал, что мы общественно опасны… Короче, нас там заперли… Не знаю, что было в итоге с Арлин, уволили её, наверно… А меня потом отец забрал, короче… Выпустили только после того, как он приехал с фермы, и передали ему с рук на руки, словно я какой-то младенец…

—Небось, скандал был дома?— спросила я, теперь уже сочувственно.

—Не без этого. Я и концерт пропустила…

Узнав, как Донна поплатилась за авантюру, в которую втянула меня, я решила простить её. Всё-таки приятно встретить в таком месте кого-то знакомого.