Андрей Беспамятный. Кастинг Ивана Грозного - Александр Прозоров Страница 22

Матях закрутил головой, выронил свечу. По храму пробежал испуганный вздох.

— Господи Иисусе, Иисусе Христе, молитв ради Пречистыя Твоя Матери и всех святых, смилуйся над рабом Божиим Андреем, живота не жалевшим ради земли Святой, Имени Твоего и помазанника Господнего. Приди и вселися в ны, и очисти ны от всякой скверны, и от боли, и от раны, и спаси, Боже, душу его… Прим-и-и причастие, сы-ын мой…

Выросший рядом с носилками священник в черной рясе, со скрещенным на груди шитым золотом полотенцем, поверх которого покоился массивный крест, протянул раненому большую деревянную ложку. Андрей покорно выпил, ощутил, как горячее потекло вниз по пищеводу, в тоскующий от голода желудок, торопливо закусил выданным попом кусочком хлеба. В голове мгновенно зашумело, на душе стало легко и спокойно. Сержант даже приподнялся на локте, улыбнулся, попытался сказать «спасибо» — но храм опять наполнился перекрывающим все, хорошо поставленным басом:

— Слава Тебе, слава Тебе, сла-а-ава Господу нашему, слава, Бо-о-оже наш!

— Ну что, полегчало после причастия? — тихонько поинтересовался Касьян, когда носилки отнесли назад к входным дверям.

— Еще как, — кивнул Андрей, окончательно осоловевший от выпитого, и закрыл глаза.

— Снедать не хочешь? — без всякого перерыва поинтересовался Касьян. Матях открыл глаза и обнаружил себя снова на телеге, в которую угрюмый бородатый возничий запрягает лошадь. — Хорошо, служивый, имени ты своего не запамятовал. А то бы за кого здравия молить? Вот, воеводская стряпуха сегодня потчевала. Садись, служивый, отведай боярских пряженцов [Пряженец — жареный пирожок]…

Старый воин был настолько уверен, что причастившийся Матях сможет легко сесть, что уверенность передалась и Андрею. Раненый оперся о доски днища руками — и действительно смог занять вертикальное положение! Голова, правда, еще кружилась, но в остальном он чувствовал себя нормально.

— Вот, держи, служивый. — Касьян протянул большой ковш с квасом и тряпицу с несколькими румяными пирожками. Оголодавший сержант накинулся на еду и успел умять больше половины еще до того, как обоз двинулся в дальнейший путь. Кровь радостно отлила от головы к желудку, и Андрею пришлось снова лечь.

Возничий забрался на козлы, причмокнул, тряхнув вожжами — и повозка снова затряслась.

Изменилось немногое. Всадники ехали теперь без доспехов и оружия. Пареньки помоложе щеголяли яркими шелковыми и атласными рубахами, красными и синими сапогами, разноцветными штанами, вышитыми вдобавок витиеватыми узорами. Воины постарше оставались либо в суконных куртках — или ярких, или серых, но с цветастыми заплатами — либо в подбитых мехом безрукавках. Боярин Умильный предпочел темно-синюю плотно облегающую куртку из шерстяной ткани, которую в двадцатом веке называли драпом и из которой обычно шили пальто… Или станут шить? Ворот и обшлага рукавов были оторочены коротким коричневым мехом, а вместо пуговиц красовались крупные драгоценные камни — не стекляшки же боярин себе нашивал.

Как понял Матях, после благодарственного молебна война для обозников как бы закончилась, и теперь они стали мирными людьми. В общем, все как в двадцатом веке: службу отслужил с автоматом на плече, демобилизовался, а потом за ношение оружия — сразу статья. Правда, здесь боевое снаряжение в «оружейку» никто не сдавал — оно зловеще позвякивало на трех передних телегах.

На второй день обоз выехал на берег довольно широкой, не менее ста метров, реки. Мощенная камнем и присыпанная гранитной крошкой дорога повернула верх по течению, но всадники решительно въехали в воду, разбрызгивая искрящиеся на солнце капли. Андрей подумал, что, как и перед переправой к Свияжску, возчики перегрузят барахло с повозок на спины заводным лошадям, но мужики решительно направили телеги поперек стремнины. Сержант приподнялся, ожидая, что его сейчас зальет — но этот брод, не в пример предыдущему, оказался неглубок, вода оставалась чуть выше ступиц, и на раненого разве что плеснуло несколько раз высокой волной.

За переправой тракт заметно сузился — ближние сосны и осины отстояли друг от друга метра на три, смыкаясь наверху кронами. Зато прекратилась мелкая противная тряска — повозки величаво покачивались на пыльной грунтовке, лишь изредка вздрагивая из-за выпирающих узловатых корней. То ли благодаря молебну и причастию, то ли благодаря долгому покою, но чувствовал себя Андрей все лучше. Сознания он больше не терял, ехал сидя, свесив ноги с телеги, по нужде кое-как добредал своими ногами, а на четвертый день даже решился идти пешком, придерживаясь на всякий случай за жердину борта. Укутанным в мягкий заячий мех ногам ступалось легко, словно босиком по персидскому ковру.

Дорога из очередной чащобы как раз выбралась на луга — конные немедленно разъехались в стороны, с шелестом пробиваясь сквозь высокую траву. Боярин поравнялся с Андреем, приветливо кивнул:

— Никак на ноги встал, служивый? То добро. Не станем более повозкой трясучей тебя мучить. Эй, Трифон! Оседлай гостю коня из заводных, пусть от досок тележьих отдохнет.

— Вот, блин… — себе под нос буркнул Матях. Ему сразу захотелось прыгнуть назад на сено и прикинуться больным и немощным. За свою жизнь самым близким к лошади транспортным средством, на котором ему довелось поездить, был мотоцикл. Да и с того едва не загремел, слишком сильно даванув на ручной тормоз.

Но, с другой стороны, рано или поздно в седло придется подниматься. Ничего не поделаешь, здешний мир держится только на лошадях, и прожить без них все одно не удастся. Так что откладывать смысла не имеет: раньше сядешь, раньше поедешь. Все вокруг вон скачут, и ничего.

Трифон, издалека видимый благодаря ослепительно алой рубахе, прямо с седла наклонился над одной из задних повозок, подобрал сбрую, поскакал назад, к бредущему позади телег небольшому табуну. Вскоре паренек нагнал обоз, ведя в поводу красновато-рыжего, с черным хвостом и вороненой гривой, скакуна.

«Гнедой, — откуда-то из подсознания всплыло правильное слово. — Рыжих лошадей не существует».

Холоп доскакал до Андрея и изумленно перекрестился:

— Господи святы…

— Вот, блин, — не менее удивленно вслух пробормотал Матях. Лежа на телеге, он смотрел на всадников снизу вверх, и они казались довольно высокими. И сержант никак не ожидал, что, встав, он увидит уши боевого скакуна на уровне своей груди, а седло окажется на уровне его пояса. Воины из отряда боярина Умильного видели ранее подобранного в степи стрельца только лежачим и хотя с самого начала восхищались его ростом, но никак не ожидали, что глаза сидящего верхом ратника придутся аккурат вровень с глазами выпрямившегося Андрея.[67]

— Стремена приспусти, Трифон, — первым справился с удивлением Илья Федотович, — насколько ремня хватит. Подпругу проверь. Не ровен час, сорвется.

Подняться в седло труда не составляло — стремя болталось на высоте колен. Матях, хорошенько оттолкнувшись, запрыгнул коняге на спину и тут же поморщился от неожиданной боли в паху. Скакун, даром что ростом не вышел, тушу имел широченную, колени чуть не в стороны вывернулись. Да и длиной больше тянул на крокодила, нежели на ослика. Взгромоздясь, Андрей потянулся за поводьями — лошадь шагнула вперед, поддав задней лукой седла в поясницу. Седок, чтобы удержать равновесие, с силой сжал пятки и колени — коняга неожиданно рванул с места в карьер, больно стуча деревянным седлом по непривычной сержантской заднице. Матях сжал ноги еще сильнее, пытаясь дотянуться до узды — что останавливаться нужно, натягивая поводья, он из многочисленных поговорок знал. Передняя и задняя лука попеременно били его в живот и поясницу, скакун бешено хрипел, мотая головой, близкая трава мелькала так стремительно, будто Андрей летел на Су-30 на бреющем. Наконец пальцы нащупали узкий ремешок повода. Андрей с облегчением рванул его на себя, наконец-то расслабляя ноги — и вдруг обнаружил, что конь остался где-то позади, а он все еще продолжает нестись с прежней скоростью. Грива чиркнула промеж ног, послышалось заливистое ржание, и в голове успела промелькнуть только одна мысль, короткая фраза, каковой он так часто потчевал новобранцев: «Надо тренироваться…»