Черный крест - Алексей Тарасенко Страница 22

— Вот это поле! — говорю я. А про себя думаю: «Минное».

Слышу, конечно, как Ткаченко взводит курок:

— Извини, парень, ничего по делу, только личное.

Дуло его пистолета смотрит мне прямо в лицо. Ах. А у меня в кобуре все тот же «Стечкин» с двумя заряженными холостыми патронами.

Видно сразу, что Ткаченко «на эмоциях». Для командира такое плохо.

— Зачем, скажи, зачем ты с ней так поступил?

Я лишь киваю головой, ничего не говоря. Да он чуть ли не плачет!

— Я не хотел ей такой судьбы — не хотел. Я все видел по-другому. Но вот теперь она погибла — и из-за тебя!!! Так ты мне за это ответишь.

Я смотрю грустно в землю, переминаясь с ноги на ногу, постепенно начиная замечать, что Ткаченко не водит за мной пистолет, когда я так «передвигаюсь», а, держа руку с пистолетом неподвижно, перемещается вместе с ней вслед за мной. Так их учили целиться в КГБ?

— Ну, извращенец, как она тебе, гад?

— Отсасывала она отлично! — лгу я, пытаясь его вывести из равновесия еще больше.

Глядишь, начнет ошибаться.

Я, делая вид, что переминаюсь с ноги на ногу, движусь вправо. Ткаченко, нацелив на меня пистолет, движется влево (по отношению к себе). Ребята наспех минировали в этом месте, и я вижу бугорок слева от Ткаченко, если смотреть у него из-за спины. Делаю шаг вправо. Он за мной. Он плачет:

— Ее разорвало в клочья миной, которая упала ей прямо под ноги. Она не успела сдать свою ДНК и поэтому, чтобы ее опознать, мне прислали все, что от нее осталось, — голову! В холодильнике! Ты представляешь себе, что это — увидеть голову своей внучки в морозильном контейнере!

Я делаю еще один маленький шажок вправо. Ткаченко — влево. Бугорок совсем рядом… но тут появляется Миша. Он прибежал с автоматом аккурат в тот момент, когда взорвался Ткаченко. Ткаченко наступил на противопехотную мину, которая была рассчитана не на то, чтобы лишить человека ноги, но на то, чтобы его разнести в клочья!

Несколько осколков попало Михаилу в грудь, и он упал. Слишком уж близко он оказался в тот момент к взрыву.

15. Есть такие минуты, когда ты точно знаешь, что кто-то умрет. То есть ты зовешь медика, бегаешь, суетишься, но в глубине души своей понимаешь, что все это напрасно. Знал это и Михаил, я ору в рацию, что у нас раненый и убитый, что нужна помощь.

— Ты только родителям не говори, как я глупо погиб, ладно? Сходи к ним, навести, скажи, что погиб как герой — выдумай что-нибудь! Когда он тебя все словами выманивал наружу, я понял — дело нечисто, решил последить за тобой.

— Нет уж, Михайло, я тебя отсюда вытащу, не беспокойся. — Последние мои слова каверкает спазм плача и соплей: ааааааа-аааааааааа!

— Нет. Слишком поздно.

Глаза Михаила становятся стеклянными, и я чувствую, как из него выходит жизнь.

16. На связи Мирошниченко. Докладываю, что крест уничтожен, что Пашкевич погиб, Ткаченко погиб, Лукин погиб…

— Кто, извините, кто?

Я прошу, чтобы нас эвакуировали.

— Ну да, конечно.

Чем-то все-таки этот Мирошниченко чрезвычайно доволен.

17. А в Москве я был уже вечером. Со мной связались по рации и сказали, чтобы в пятнадцать часов следующего дня я был в Кремле на докладе у Первого Зама Главного. Но что я точно знаю, так это то, что не пойду ни на какой хренов доклад. Меня, конечно, разжалуют, выгонят за это из училища. Ну и пусть! Я так устал от их кровопролития — кто бы знал! Да и вообще я просто устал.

18. С утра, надев форму, иду по адресам ребят-москвичей, которые воевали со мной вместе и погибли. Решил посетить Комиссаровых, Панковых (у Панкова, правда, только мать), Прокофьевых, Аратюнянов…

Но сначала — к Лукиным.

19. Дверь открыла симпатичная девушка лет двадцати. Аня. Старшая сестра Михаила. Мы поговорили, родителей нет.

Мне неловко, но после у меня в горле комок:

— Миша погиб! Похоронка, наверное, придет только завтра. — И, чуть не плача: — Мне очень жаль!

По другим адресам я не пошел. Никогда.

20. Она меня чем-то задела. И я еще не раз возвращался к ней в дом. Но с тех пор, как ее увидел, пил по три таблетки «антисекса» в сутки.

21. А на доклад к Первому я все-таки пошел. Не садиться же мне в тюрьму из-за такой ерунды, как поход к Главному? Они мне сказали, что я молодец и что с меня, как и было оговорено заранее, сняты все уголовные обвинения. Но о моей дальнейшей судьбе они еще подумают.

22. Серенький дождик накрапывает на тротуары нашей столицы. Империя расширяется, она на подъеме. Мы все чувствуем патриотический подъем.

Мы идем с Анечкой по мостовой «по всем правилам» — за руки не держимся, в глаза друг другу почти не смотрим. Если увидят, что мы целуемся, нас арестуют. А мы и не собираемся. Нам и так хорошо. Постоянно спрашиваем друг у друга: что же такое нас влечет друг к другу?