Жернова истории - Андрей Колганов Страница 22

Но раз уж случай выдал мне возможность жить в другом, отнюдь не более легком, но в любом случае менее подлом времени, то буду жить во всей полноте этого слова, вдыхать воздух времени полной грудью, вместе со страной прилагая и свои силы к тому, чтобы избежать ошибок, чтобы не наступать на ставшие известными в моем времени грабли. Вот тогда – может быть! – система, становление которой будет куплено меньшей кровью, не прорастет жесткой скорлупой внутрь себя, не закостенеет окончательно, не станет со временем равнодушной к живым людям. А люди эти, когда задует ветер перемен, сделают правильный выбор и смогут поймать этот ветер в свои паруса, не разламывая добытого потом и кровью их отцов и дедов как клетку, сковывающую любое движение.

«Ну и наглый ты тип… Виктор Валентинович!» – подумал я, теперь даже мысленно уже не целиком отождествляя себя с человеком, провалившимся из своей реальности в 1923 год. С другой стороны – делай, что можешь, и свершится… Что свершится? А свершится то и настолько, что и насколько ты сможешь. И если то, что ты делаешь, впишется в поступь истории, то нельзя исключить, что сможешь ты немало.

Кто же после этого скажет, что я не наглый тип?!

Но раз уж ты берешь на себя ответственность за право «делать, что должно», ты не должен стоять в стороне от того мира, который пытаешься сдвинуть с колеи. Если ты будешь один против целого мира – не сдвинешь. Сдвинуть мир можно, только двигаясь вместе с ним. А ты – вместе?

Копаясь в памяти Виктора Осецкого, я с самого начала с удивлением и с нарастающим иррациональным страхом обнаруживал, что сей субъект не имел в своей жизни до сентября 1923 года практически никаких личных привязанностей. Ни с родителями, ни с родственниками он уже давно никаких контактов не поддерживал и даже не интересовался их судьбой и местонахождением. Осецкий не имел друзей и даже приятелей, хотя довольно ровные поверхностно-приятельские отношения со многими коллегами по службе и с собратьями по эмиграции он поддерживал (хотя бы с тем же Красиным). Он мог принимать живое участие в судьбе людей, с которыми сталкивался, и ревностно отстаивать интересы дела, которым занимался, – но ни друзей, ни соратников не приобрел. У него не было ни жены, ни любовницы, а лишь отрывочные полустертые воспоминания о мимолетных связях.

Взяв от Осецкого без особого напряжения его память, жизненный опыт, манеры, внешнюю сторону его стиля общения с людьми, которые и моему обыкновению особо не противоречили, – я не смог принять его отношения к жизни. Ведь не случайно же он хотел совсем недавно плюнуть на все и перебраться на теплое место в итальянском торгпредстве? И не случайно провалившаяся в прошлое моя личность вступила в конфликт с этим намерением, и Виктор Осецкий, с подсаженным ему попаданцем (то есть мной), пребывает ныне в Москве, а не в Риме. Но вот той социальной изоляции, в которой жил Осецкий, я еще не преодолел. Я и сам не могу похвастаться особо хорошей коммуникабельностью, но из этой изоляции надо выбираться, и выбираться как можно скорее!..

Промучив себя почти все воскресенье этими мыслями, под вечер я уже не был способен к каким бы то ни было размышлениям. Голова обрела состояние спасительной пустоты и какой-то отупелости. Безо всяких мыслей я проделал обычный комплекс физических упражнений, перекусил, затем лег раньше обычного в постель и заснул глубоким, без сновидений, сном.

В понедельник к концу рабочего дня в мой кабинет заглянула Лида Лагутина и поинтересовалась:

– Ну как, Виктор Валентинович, не передумали заняться спортом?

– Не передумал, – отвечаю со вздохом, отрываясь от бумаг, разложенных на столе.

В последние дни навалилась масса работы по претензиям, связанным с поставкой некачественного товара. Кое-кто в торгпредствах, как обычно, либо мух не ловит, либо ловит немало себе в карман – и отнюдь не мух… Тряхнув головой, словно отгоняя от себя эти мысли, встаю из-за стола и обращаюсь к Лиде:

– Ну веди, показывай, где из меня будут делать спортсмена (чуть не ляпнул – «супермена», – но все же вовремя прикусил язык).

Мы с Лидой доходим пешком до Лубянской площади, пересекаем ее и выходим на Рождественку. По этой улочке сначала лезем в горку, а потом спускаемся к Трубной площади.

– Ну а отсюда уже рукой подать, – говорит моя спутница.

И действительно, когда мы выходим на Цветной бульвар, я уже догадываюсь, куда лежит наш путь. Новообразованному московскому пролетарскому спортивному обществу «Динамо» распоряжением Ф. Э. Дзержинского было передано здание на Цветном бульваре, дом пять, где ранее размещалось гимнастическое общество «Турн-Ферейн», имевшее немецкие корни.

Можно было, конечно, не тащиться весь путь пешком, а пройти от Ильинских ворот по Маросейке до бульваров, а там уж на «Аннушке» доехать до Цветного. Но я вполне понимаю Лиду: живя на студенческую стипендию, лишний раз на трамвае не будешь раскатывать.

Лида уверенно ведет меня в комнатку, где мы быстренько оформляем вступление в общество «Динамо» нового члена.

– А теперь куда? – интересуюсь я.

– Да никуда. Все, что нам нужно, – в этом же здании, – поясняет девушка. – Тут организована секция нападения и защиты. Руководит ею… – здесь девушка чуть запнулась, видимо, припоминая, – руководит ею Виктор Афанасьевич Спиридонов. Как раз то, чего тебе не хватает! – И Лида тащит меня за собой.

Мы заходим в гимнастический зал. Зал как зал: шведская стенка… Стоп. А лесенка-то совсем не похожа на привычную для меня стенку в спортивных залах. Вместо сплошных рядов тесно поставленных поперечных палок здесь установлено совсем другое сооружение. По краям – что-то вроде узких лесенок, у которых короткие поперечные палки крепятся на одном вертикальном брусе. Остальная же часть стенки практически пустая, и лишь один длинный поперечный брус делит ее на два уровня.

Но в остальном – действительно все как и в моем времени. Параллельные брусья, конь, бревно… В углу зала навалено стопкой несколько гимнастических матов. В середине зала расстелен борцовский ковер и стоит группа примерно в десяток человек, практически все из них одеты в гимнастерки и галифе, а вот обуви на ногах нет (только один из них обут в борцовки). Сразу обращает на себя внимание их руководитель – высокий, подтянутый, сухощавый мужчина лет сорока, с темными вьющимися волосами и небольшими залысинами (именно он – в борцовках). Под носом – пушистые усы щеточкой. И его выправка, и весь его облик сразу выдают в нем офицера. Можно сказать, образцовый представитель русского офицерского корпуса – прям хоть на выставку.

С первого взгляда он показался мне строгим, держащимся немного отстраненно, почти надменно. Но это впечатление сразу исчезло, когда он, поглядев несколько секунд на появившихся в зале нежданных посетителей, вернулся к прерванным занятиям. Я увидел перед собой живого, темпераментного, заинтересованного своим делом человека. Не обращая на нас никакого внимания, он втолковывал своим ученикам:

– Вы должны усвоить, что по книжке или даже попробовав самому пару раз, изучить приемы самозащиты невозможно. Весь мой долголетний личный опыт свидетельствует о том, что постижение искусства самозащиты достигается только упорной серьезной работой. Недостаточно понять, как выполняется прием. Недостаточно даже отработать технику его проведения. Чтобы окончательно закрепить в себе способность правильно применить приемы в реальной обстановке, совершенно необходима регулярная и длительная тренировка.