За холмом - Дмитрий Шишкин Страница 21

– Чистки? – мальчик наморщил лоб.

– Да, чистки. Мы начали чистить наше общество от внутренних врагов, врагов народа. То есть никакой всеобщей любви так и не появилось, а ненависть, которая взращивалась по отношению к инородцам, теперь так разрослась в обществе, что победители стали ненавидеть друг друга! – старик болезненно скривился. – Ты бы знал, что тут происходило. Такого не было даже на войне. Они пытали, сжигали заживо. Именно тогда вырубили все деревья. На отопление нам хватает и тех дров, что мы получаем, разбирая старые брошенные дома.

– А что же ваш вождь, почему он не стал спасать свой народ?

– Во-первых, именно он и начал чистки, – пастух нехарактерно для него мстительно ухмыльнулся. – А во-вторых, в процессе выяснилось, что дети вождя – тоже враги народа.

– Как это? – мальчик уже привык к местным порядкам, но эта новость никак в них не вписывалась.

– А вот так. У нас наступил голод. Все продукты, какие были, собирались в одном амбаре, ключи от которого были только у Великого вождя, а потом уже централизованно распределялись. И вот в какой-то момент выяснилось, что продукты пропадают. Кто-то сдал несколько мешков морковки, которые нашёл в развалинах вражеских селений. А когда распределяли пайки, там не оказалось никакой морковки вообще. Начался бунт. Тогда и сформировался Совет старейшин – самые влиятельные семьи провели расследование и установили, что Великий вождь стал стар и немощен, не мог уследить за ключами, а ключи у него брали его сыновья, лазили в амбар и воровали продукты. В итоге сыновей сожгли заживо на главной площади на самом большом костре, какой у нас когда-либо делался. Его сложили из остатков деревьев: последние в городе росли как раз вокруг дома вождя, он жил в том замке, в котором сейчас живёт главный богач. Сам же вождь, смотря на эту экзекуцию, свихнулся. Старейшины заперли его в замке, где он вскоре и умер, хотя болтают, будто его отравили или задушили, но это уже не имеет никакого значения, его судьба была предрешена.

Тем временем они дошли до площади, вернее, как и анонсировал пастух, до пустыря. Пыль стояла столбом – здесь собралось огромное для этого обычно безлюдного города количество народа. Кто-то приплясывал, помахивая флажками, кто-то устроил посреди этой площадки для народных гуляний показательные выступления по борьбе, катаясь прямо в пыли, кто-то вырядился по-скоморошьи и пытался публику смешить. Публика была благодарная: видимо, праздниками и возможностью выйти среди бела дня на улицу людей здесь радовали нечасто.

Завидев пастуха с мальчиком-пришельцем, толпа мгновенно окружила их. Люди молча глазели, но пастух властным жестом заставил их вести себя скромнее. Многие показательно отвернулись, хотя все ближайшие искоса продолжали поглядывать на них, утратив всякий интерес и к борьбе, и к лицедеям.

К толпе на скорости приблизился крайне забавный экипаж: четвёрка лошадей была впряжена в… старинный автомобиль. Он был прекрасен по местным меркам, блистал лакированным бордовым кузовом, везде, где возможно, украшен золотом, а на крыше его в золочёном кресле, неизвестно как закреплённом, сидел возница в ярко-красной ливрее, обвешанной разноцветными аксельбантами.

Толпа, как по команде, обернулась на это необычное зрелище. Возница хлестал кнутом что есть мочи, загоняя лошадей до пены, лишь бы быстрее промчаться мимо низшего класса.

В промелькнувшем автомобиле, как показалось мальчику, он увидел мать, прильнувшую к окну, непривычно разряженную, но и секунды ему хватило, чтобы узнать родные черты. Из удалявшейся машины на конной тяге как будто донёсся её крик, протяжный и отчаянный – она так никогда не кричала, но голос был её.

Мальчик встал как вкопанный, мир вокруг него превратился в крутящееся мутное изображение. По щеке поползла слеза, пробивая себе дорожку в густой пыли, покрывшей лицо.

Он очнулся от настойчивых, до крика, призывов пастуха, теребившего его за плечо:

– Что с тобой, ты меня слышишь?

– Там… Там… Мама. Там была моя мама!

– Что ж… – старик задумался, – вполне может быть. Ведь это экипаж местного богача, я тебе о нём рассказывал. Твоих родителей, скорее всего, поселили у знатной семьи: в тюрьме их держать не за что, гостиницы, у нас, понятное дело, нет, а в бедную семью не отправишь, потому что им будет видна наша нищета.

Пастух ухмыльнулся и пнул подлетевший к его ноге самодельный кожаный мяч, неровный, явно набитый изнутри всяким тряпьём. Раздался радостный вопль местных детей, игравших мячом прямо среди толпы взрослых.

– Хоть раз в десятилетия выпал повод им застесняться. Уже поэтому спасибо вам за неожиданный визит! – старик лукаво подмигнул мальчику и потянул его ближе к себе, уводя с дороги.

– Они возвращаются?! – мальчик радостно вскрикнул и попытался вырвать руку из ладони пастуха.

Вдалеке вместо удалявшегося столба пыли появился приближающийся, и уже виднелись лошади, неспешно направлявшиеся к «площади». Через пару минут стало понятно, что мальчик ошибся – это был другой экипаж. Вдвое меньше лошадей тянули машину поскромнее: старинный чёрный лимузин, отделанный серебром, с изогнутыми крыльями и фарами на бампере. Возница, чьё кресло уместили на капоте между фар, тоже был одет скромнее: в линялую синюю ливрею с одним-единственным аксельбантом, когда-то, вероятно, золочёным, а сейчас облезлым.

Приблизившись к толпе, экипаж замедлился, словно люди, сидевшие в нём, кого-то высматривали. Автомобиль поравнялся с пастухом и мальчиком, в окне проявилось какое-то оживление. Мальчик таки вырвался от пастуха и подбежал ближе. Через окно ему активно махал руками отец, а кто-то, сидевший за ним, пытался его утихомирить, хватал за руки и тянул за шиворот назад. Ребёнок бросился к экипажу со всех ног, раскрыв объятия и зычно закричав: «Па-па-а-а!». Но возница стеганул лошадей, и мальчик ещё долго бежал в клубах пыли, не видя ничего вокруг, пока не упал на дорогу навзничь, как и бежал, широко раскинув руки. Он лежал, хватал ртом дорожную пыль и громко рыдал, сквозь слёзы выдавливая из себя немудрёные слоги: «па», «па», «па»…

Пастух поднял его, как пушинку, развернул в воздухе и крепко, не опуская на землю, прижал к себе.

– Не плачь, мой родной. Ты их ещё увидишь. Получается, их тоже разделили по разным семьям, это печально. Но вы все встретитесь в Совете, вас туда должны вызвать на допрос, чтобы выяснить, как вы тут очутились.

– А ты? А тебя? – мальчик продолжал всхлипывать. – Ведь ты же нас нашёл, откуда мы знаем, как здесь очутились, зачем нас допрашива-а-ать? – он снова заревел в голос.

Вокруг собиралась любопытная толпа, всем было уже не до праздника, тут развлечение было куда необычнее и интереснее.

– Меня не позовут, – уверенно ответил пастух. – Я же тебе говорил, их не интересует истинное положение вещей, они хотят услышать то, что уже сами себе придумали.