Отчаяние - Грег Иган Страница 21

Я сидел в транзитном зале Пномпеня и пытался размять затекшую шею. Из кондиционера шел ледяной воздух, и все равно в помещении парило. Я подумал было выйти в город, которого прежде не видел, но до самолета оставалось сорок минут, и половина этого времени ушла бы на получение визы.

Не понимаю, почему австралийское правительство так ревностно бойкотирует Безгосударство. Вот уже двадцать три года один министр иностранных дел за другим обличает его «дестабилизирующее влияние на регион», хотя на самом деле Безгосударство как раз и снимает напряжение, принимая больше беженцев от парникового эффекта, чем любая другая страна в мире. Да, создатели Безгосударства нарушили уйму международных законов, пиратским образом использовали тысячи патентованных ДНК… Однако Австралии не мешало бы вспомнить, с чего начиналась она сама: с захвата земель и уничтожения коренных жителей. (Не прошло и двухсот пятидесяти лет, как правительство заключило с аборигенами договор и стыдливо покаялось.)

Ясно, что Безгосударство подвергается остракизму по чисто политическим соображениям. Однако ни одно правительство не сочло нужным объяснить, по каким именно.

Итак, я сидел в транзитном зале, задубевший от четырехчасового полета в обратном направлении, и перечитывал урок физики, подготовленный мне Сизифом. В первый раз я пропустил некоторые куски, и устройство, с досадной безошибочностью следящее за движением зрачков, выделило их укоризненным голубым.

По крайней мере две противоречивые обобщенные меры могут быть приложены к Т, пространству всех счетномерных топологических пространств. Мера Перрини [Perrini, 2012] и мера Сот [Saupe, 2017] определены для всех ограниченных подмножеств Т и эквивалентны применительно к М – пространству n-мерных паракомпактных хаусдорфовых многообразий, однако дают взаимоисключающие результаты для множеств более экзотических пространств. До сих пор неясно, имеет ли это расхождение физический смысл, и если да, то какой…

Я не смог сосредоточиться и бросил это дело, закрыл глаза и постарался заснуть, однако сон не шел. Я выкинул все из головы и сделал попытку расслабиться. Почти сразу ноутпад запищал и объявил посадку на Дили, поймав инфракрасный сигнал от системы оповещения за несколько секунд до того, как репродуктор в зале объявил то же на нескольких языках. Я побрел к раме металлоискателя и, проходя в нее, вспомнил манчестерский сканер, читающий в мозгу стихотворные строчки. Наверняка через двадцать лет намерения безоружных террористов будут выявлять так же легко, как сейчас – нож или взрывчатку. Мой паспортный файл включает подробное описание моей подозрительной начинки, удостоверяющее, что я не камикадзе с бомбой в животе. Возможно, люди, одержимые странными фантазиями впасть в приступ бешенства на высоте двадцать тысяч метров, должны будут со временем предъявлять похожий сертификат безвредности.

Из Камбоджи нет рейсов в Безгосударство. Китай, Япония и Корея поддерживают бойкот, и Камбоджа не захотела сердить главных торговых партнеров. Как и Австралия – но та преследует «анархистов» куда более рьяно, чем требует политическая целесообразность. Однако из Пномпеня самолеты летают в Дили, а оттуда я уже смогу добраться до места.

Понятно, прямой рейс Сидней – Дили невозможен. Когда в 1976 году Индонезия аннексировала Восточный Тимор, она поделилась добычей – тиморской нефтью – с молчаливой сообщницей, Австралией. В 2036-м, после того как были истреблены полмиллиона восточных тиморцев, а нефтяные скважины потеряли прежнее значение (биоинженерные водоросли производят углеводороды любого размера и формы из солнечного света, по цене в десять раз меньше молока), индонезийское правительство под давлением больше собственных граждан, чем кого-либо из союзников, крайне неохотно предоставило автономию провинции Тимор-Тимур. Формальная независимость была провозглашена в 2040-м, однако и сейчас, одиннадцать лет спустя, выдвигаются судебные иски по поводу украденной нефти.

Я прошел сквозь кишку и сел. Через несколько минут на соседнее кресло опустилась женщина в ярком красном саронге и белой блузке. Мы обменялись кивками и улыбками.

Она вздохнула:

– Не представляете, сколько мороки мне пришлось вытерпеть. Раз в кои-то веки мои решили устроить живую конференцию – и выбрали для этого место, куда почти невозможно добраться.

– Вы про Безгосударство?

Она взглянула сочувственно:

– Вам туда же?

Я кивнул.

– Бедняга. Откуда вы?

– Из Сиднея.

Я определил ее акцент как бомбейский, однако она сказала:

– А я – из Куала-Лумпура. Значит, вам пришлось еще хуже. Меня зовут Индрани Ли.

– Эндрю Уорт.

Мы обменялись рукопожатиями.

– Конечно, я сама доклад не делаю. И на следующий день после конференции все будет в сетях в прямом доступе. Но, если не побывать там, пропустишь все сплетни, правда? – Она заговорщицки улыбнулась, – Всем страшно охота поговорить напрямую, без записи и без посторонних ушей. К личной встрече они будут готовы выложить все секреты в ближайшие пять минут. Как по-вашему?

– Надеюсь, что так. Я журналист – освещаю конференцию для ЗРИнет.

Рискованное признание, но не прикидываться же специалистом по ТВ.

Ли не выказала отвращения. Самолет начал почти вертикальный взлет. Я сидел в дешевом центральном ряду, но все происходящее появлялось на экране: я видел уменьшающийся Пномпень, поразительную мешанину стилей, от увитых зеленью каменных храмов (подлинных и новодельных), обветшалых французских колониальных строений (та же картина) до сверкающей черной керамики. На экране у Ли начался фильм: действия в случае аварии; я в последнее время много летал на таких же самолетах, так что мне сделали исключение.

Когда фильм закончился, я спросил:

– Можно полюбопытствовать, чем именно вы занимаетесь? Очевидно, ТВ, но каким подходом?

– Я не физик. Моя деятельность ближе к вашей.

– Вы – журналист?

– Социолог. Если хотите полностью, моя специальность – динамика современной мысли. Так что, если физика скончается, я должна видеть это своими глазами.

– Вы хотите быть на месте, чтобы напомнить физикам, что они «всего лишь жрецы и сказочники»?

Я шутил, стараясь подстроиться под ее ироничный тон, однако слова прозвучали обвинением.

Она взглянула укоризненно.

– Я не принадлежу к Культу невежества. И, боюсь, вы на двадцать лет отстали от жизни, если полагаете, будто социология – рассадник всяких «Смирись, наука!» или «Мистического возрождения». Такие взгляды – удел историков, – Лицо ее смягчилось, – Однако на нас по-прежнему вешают всех собак. Не поверите: медики до сих пор тычут мне в лицо парой плохо сделанных исследований 80-х годов прошлого века, как будто я должна за них отвечать.

Я извинился; она махнула рукой. Автоматическая тележка предложила нам еду и напитки. Я отказался. Глупо, но первый отрезок зигзагообразного полета к Безгосударству вымотал меня сильнее, чем беспосадочный рейс через весь Тихий океан.