Другой город - Михал Айваз Страница 21

– Да, невеселая история.

Я бы с удовольствием проник еще дальше в это таинственное пространство; я даже попытался залезть на гору из матрасов, но подъем становился все более крутым, и мне пришлось отказаться от этой идеи. Я снова спустился и попробовал обойти горный массив, но мягкие горы с одеялами на дне темных впадин были все круче. Я услышал тихое ворчание и забеспокоился. Над равниной появились красные огоньки, которые быстро приближались ко мне. Это был вертолет с рисунком ревущего тигра на брюхе. Я побежал, однако запутался в простыне и упал на матрасы. Вертолет замер, он висел низко над равниной; простыни, пробужденные вихрем, который поднялся от кружащегося пропеллера, затеяли в воздухе сумасшедший танец. Меня ослепил свет прожектора, послышался суровый голос, искаженный мегафоном:

– Вы обвиняетесь в незаконном пересечении Границы, в расспросах, в предумышленном убийстве священной акулы и в произношении запрещенных согласных. Сопротивление бесполезно, лечь на живот, руки за голову!

Я бросился бежать, я мчался между холодными гейзерами простынь, бьющими вверх в резком свете преследовавшего меня прожектора. Нежно, точно играющие мелодию часы, заговорил бортовой пулемет; пули зарывались в подушки и одеяла, из дырок поднимались облака пуха и перьев и носились между колышущимися простынями. Я приноровился использовать при беге пружины матраса, совершал длинные прыжки, и чем резче я падал на равнину, тем выше и дальше бросал меня матрас, мои прыжки становились все длиннее, в конце концов я по дуге пролетал над кучей одеял и над спящими по нескольку десятков метров. Однако вертолет обогнал меня и, словно гигантское омерзительное насекомое, подлетел спереди; я упал на одеяло и смотрел, как вертолет приближается и снижается, как простыни вздымаются все выше, одна из них намоталась на пропеллер, вертолет закачался и боком рухнул на кровать, его винт все вращался и рвал простыни, одеяла и матрасы и поднимал в воздух перья, лоскуты и куски поролона, а потом раздался взрыв, звук которого напоминал гармонический аккорд, взятый множеством духовых инструментов, и вертолет сгинул в холодном синем пламени.

Я остался лежать там, где упал, и немного поспал. Я так устал от бешеной погони, что мне недостало сил опять отправиться в горы и искать перевал, по которому можно было бы проникнуть в глубь иного пространства, и я вернулся по постельной равнине в темную квартиру. Там я оделся и совсем было собрался уходить, когда раздался резкий стук в окно. За стеклом сидела птица-декламатор Феликс. Я обрадовался, что снова вижу его, и тут же открыл створки, но Феликс, оставшись на наружном подоконнике, поклонился и стал быстро читать стихотворение, которое он пытался продекламировать еще во время нашей первой встречи на крыше храма Святого Вита. Он читал с огромным пафосом и особо отмечал места, которые ему казались важными для восприятия, взмахами крыльев и низкими поклонами, так что я боялся, что он свалится с подоконника:

Пой об окраинных землях, которым срединный закон неизвестен,

Варвар с равнины там молча кубок хмельной осушает

Вместе с таможенным стражем земель отдаленных, в которых

Тот, кто победы лишен, обрести ее сызнова может,

Возле реки бесконечно блуждая иль в комнатах задних

Лавок, где сладости грудой лежат у витрин, что на площадь выходят,

Или касаясь предметов различных в пространстве бесцельном.

Пой об истории новой, где солнечный блеск и в саду запустенье.

Там, говорят, через щели порядка былое величье сияет,

Власть, позабытая всеми, что тайно по-прежнему правит,

В шелесте платьев столичных, что праздничный бал открывает,

Звуки сбирает и заново смысл словам открывает забытым,

Тайная власть, что взамен наших планов балет объявляет

В джунглях глухих и что в жестах живет, не замеченных глазом,

Словно в чертогах златых, что в далеких горах притаились.

Земли окраин, откуда в ночной тишине глас чудовищ протяжный…

При этих словах Феликс слишком сильно замахал крыльями – и не удержался. Снизу послышался испуганный писк, но, к счастью, птице удалось обрести равновесие; она тут же снова взлетела на подоконник и продолжала:

Земли окраин, откуда в ночной тишине глас чудовищ протяжный

Слышится, слившись с журчаньем воды в туалете и поезда криком

На виадуке крутом, где отчаянье звуками правит.

Слышен в единстве с мелодией дивной, в картинах которой

Ящеров видим, на яхтах прекрасных плывущих по бурному морю,

Чтобы затем раствориться в мелодии этой призывной.

Земли окраин, мой друг, это центр, а мы расселились по краю,

Тайну откроет тебе птица Феликс, что древним обучена строкам,

Сидя у роботов тех на плече, что по тайным блуждают дорогам.

Слушай же, странник, о том, что последнего центра сиянье

Только за гранью знакомого мира найдешь, утомившись в дороге,

Но наяву не достигнешь пределов заветного круга,

Даже в пути бесконечном дни жизни своей проводя год за годом,

Белые храмы минуя дорог серебристых, леса без зверья и покрова

Или кафе, где прислуга крадет посетителей пищу,

Так что последних всерьез беспокоит судьба саркофагов,

Что в гардеробе были оставлены ими наивно…

Тихим прыжком на подоконник вскочила кошка. Феликс снова заверещал и улетел. Я ждал, не вернется ли он и не скажет ли еще что-нибудь об окраинах или о том, что же случилось с саркофагами в гардеробе кафе, но он так и не появился, и я вышел из квартиры и спустился по темной лестнице в холл на первом этаже дома. Сквозь люнетту над входной дверью был виден снег, кружившийся в свете уличного фонаря.