Нечестивый Консульт - Р. Скотт Бэккер Страница 21

А кто-либо достаточно остроглазый даже поклялся бы, что в этой мерзкой грязи виднеются вкрапления золота, еле заметно мерцающего, когда солнечный свет падает на неё под определённым углом.

Куниюрцы называли эти равнины Агонгореей, что рабы-книжники Трёх Морей переводили как Поля Скорби. Но слово «Агонгорея» само по себе было переведённым с ихримсу названием, услышанным норсираями Ранней Древности от своих учителей-сику, ибо нелюди именовали эти места Вишрунуль, Поле Ужаса. И кости нелюдей тоже лежали здесь, под человеческими останками, некогда белые, а теперь почерневшие и искрошившиеся – сохранившиеся до нынешних времён свидетельства тысячелетних войн с инхороями: ночной резни, случившейся после катастрофы Имогириона; горькой славы Исаль’имиала, битвы, в результате которой последние оставшиеся в живых инхорои, вместе с ордами своих мерзких тварей, были, наконец, загнаны в пределы Мин-Уройкаса; и многих других сражений, коих было довольно, чтобы превратить равнины и долы Агонгореи в нечто вроде пола какого-то громадного склепа.

Дождь прекратился. Заря прогнала с неба остатки облаков, и звонкий призыв Интервала пронёсся над бурлящими и бьющимися о камни водами Сурсы. Мужи Ордалии пробуждались от своего беспокойного сна и поднимались на ноги, присоединяясь к тем, кто уже проснулся до них и теперь, щурясь, взирал на представшее перед ними откровение, залитое лучами встающего солнца. Люди во множестве всматривались вдаль, а затем поворачивались к своим товарищам с тревожными вопросами на устах. Пространства, ранее в своей трупной бледности представлявшиеся однородными, ныне оказались словно бы усыпанными битой керамикой – серыми колоннами, насыпями и даже кругами, выложенными из человеческих остовов.

«Мертвецы, – говорили они друг другу. – Наш путь вымощен мертвецами». И даже осмеливались бурчать себе под нос крамольные, лишённые благочестия речи. «Мы идём прямиком в могилу», – бормотали они, стараясь говорить потише, чтобы не услышали Судьи.

Никто не вспоминал о прошедшей, наполненной непотребствами, ночи. Люди осторожно обходили трупы и прочие свидетельства свершившихся зверств, желая поскорее двинуться дальше. Воины приводили в порядок снаряжение, жадно поглощая остатки вчерашнего пиршества. Не минуло и стражи, как взвыли рога народов Трёх Морей и Святое Воинство Воинств отправилось в путь, возглашая неисчислимыми хрипящими глотками гимны и славословия своему Аспект-Императору. Трупы оставили там, где их застал рассвет, не потрудившись даже сосчитать мертвецов, поскольку в противном случае в преступлениях, в результате которых эти люди были изувечены и убиты, пришлось бы обвинить чересчур многих, чтобы Воинство могло себе это позволить.

Великая Ордалия, словно гонимое ветром облако, пересекала пустоши Агонгореи. Той ночью они встали лагерем в месте, что норсираи древности именовали Креарви, или Плешь. Впервые Святое Воинство Воинств оказалось в тех же самых землях, по которым ступала Ордалия древних времён, собранная Анасуримбором Кельмомасом. Судьи, словно одичавшие отшельники с пылающими глазами, бродили, облачённые в грязные одежды, средь мужей Ордалии, призывая их возрадоваться, ибо они достигли ныне самой Плеши, упоминаемой в священных книгах, и предлагая устроить празднество, ибо никогда ещё Спасение не было так близко!

– Рога! – кричали они. – Скоро Рога Голготтерата восстанут на горизонте!

И вновь людей охватила неистовая злоба, столь легко переходящая в молитву и преклонение, вершились зверства, перетекавшие в славословия. Косматыми клочьями обрушилась с неба ночь, даруя долгожданную передышку от всевластия солнца. Гвоздь Небес висел занесённым над ними, словно обнажённый клинок, ожидающий оглашения приговора, а раскинувшиеся вокруг пустоши блестели так ярко, будто чёрный прах агонгорейских равнин был перемешан с алмазами. Погрязшие во грехе сыны Трёх Морей жадно поглощали своих заклятых врагов. Шатры и павильоны пустили на топливо, шипящие и исходящие жиром конечности, наколотые на копья, подрумянивались над кострами. Таинственность ночи объяла и поглотила их, ибо по прошествии времени темнота и насыщение как бы соединились для них в некую единую, словно бы восставшую из небытия, сущность. Оргиастические излишества, сексуальное насилие, визжащие вопли и вспышки порочного веселья – все эти разнузданные порывы овладевали ими, повелевая их кулаками, ртами, устами и ладонями, понуждая их к злодеяниям и преступлениям, в равной степени как совершаемыми Мясом, так и творимыми во имя Мяса. Лишь закончившиеся запасы шранчьей плоти слегка умерили злобное безумие этой вакханалии, ибо той ночью они пожрали последние остатки Мяса и забили первую из оставшихся лошадей.

Утро застало их терзающимися от голода. Странный оскал застыл на лицах тех немногих из них, кто в силу своей неудачливости либо низкого положения остался и вовсе без еды. Ухмылка бессильной ненависти и ожидания неминуемой смерти в этой залитой лучами солнца пустоши.

* * *

Пройас глядел на происходящее сквозь пламя святого Племени Истины и, несмотря на испытываемое им отвращение, ликовал, прозревая всю неисчислимость совершаемых мужами Ордалии грехов и овладевших ими пороков.

Образы, порою ускользающие, а порою ясные или снова колеблющиеся, приковывали к себе всю его сущность, иссекая сердце вспышками гнева: мясо, молотящее мясо, кости, ломающие кости. Видения сладостные, с привкусом гнили: блестящие от пота, с натугой испражняющиеся людские тела…

Сё мясо – дрожащее, сражающееся, борющееся, а затем дёргающееся и скручивающееся.

Не существовало ничего основательнее, глубиннее мяса.

И всё же люди во всех основополагающих смыслах выбирали и возвышали над мясом вещи совершенно эфемерные. Они повсюду развешивали свои святыни, коренящиеся в сущностях мимолётных и ускользающих, в сущностях чересчур шатких для вечности, чересчур закостеневших для подлинного страдания или же, напротив, чересчур быстро ускользающих, как только речь заходит о спасении жизни. Но они, тем не менее, готовы были скорее восславить собственное дыхание, нежели смириться с тем фактом, что глубинной основой их является мясо.

Ну и дурачьё! Что есть душа, как не вуаль, наброшенная человечеством на свою сущность в попытке уберечься от того унизительного смрада, который от этой самой сущности и исходит? Что есть душа, как не облачение, которое может оставаться столь чистым и безупречным лишь будучи совершенно незримым!

Сидящий голым в своих покоях, экзальт-генерал раскачивался на корточках, хихикая и издавая протяжные крики.

– Да! – вопил он. – Вот и всё! С ножом!

В Боге нет ничего человеческого… Бог – словно паук.

Никого и ничем не способный одарить.

Тем временем Мясо, в полном согласии с собственной сутью, темнело и разбухало во всей своей красе.

* * *

Звон Интервала не раздался следующим утром.

В лучах восходящего солнца огромный, бездумно разбросанный лагерь представлял собою зрелище мрачное и удручающее, напоминая столицу какой-то одичавшей нации беженцев. Они поднимались один за другим, выбираясь из своих палаток и укрытий, подобные, скорее, искусно сделанным глиняным истуканам, нежели людям. Никому из них ночь не принесла сна. Дыхание у людей перехватывало, а сердца замирали при виде той цены, что пришлось заплатить их товарищам за блаженство, выпавшее на их долю. Но в той частичке их душ, которой следовало бы корчиться от боли и вопить от невыразимой тяжести совершённых ими грехов, обреталась ныне лишь пустота – укоренившаяся глубоко внутри рефлекторная слепота к тому, чем они стали…