Игрушка белоглазого чу - Глеб Васильев Страница 20

– Ильюшенька, идьи сьюда! – послышалось из спальни. Эта простая фраза включила реверс в сознании Пузднецове: теперь он смутно досадовал на предстоящую женитьбу и чуточку радовался, что сможет рассказать Бодыльеву и Огузкину, как он драл француженку. Но ведь не поверят же, как пить дать, тут же расстроил сам себя Илья, и уныло поплелся в спальню.

– Ильюша! – девушка лежала на кровати, стащив обтягивающие брючки до колен. Трусов на ней действительно не было. При виде смуглого лобка, волосы на котором были пострижены замысловатым изогнутым крестиком-иксиком и выбелены до платинового цвета, Илья нервно сглотнул. Голова пошла кругом так, что аж затошнило. Илья мешком картошки плюхнулся на край кровати – ноги не держали. Женевьева залилась колокольчиковым смехом: – Ты такой смьешной!

Пузднецов попытался что-то сказать, но мозг, прикипевший взглядом к иксику, отказывался формулировать даже простейшие звуки. До этого момента Женевьева не до конца верила, что секс с нею может быть для кого-то мечтой всей жизни, но, глядя на обмершего Пузднецова, пустившего густую слюну, она утвердилась в правдивости слов Руслана. Если я помогу свершиться самой главной мечте хоть одного человека в мире – жизнь прожита не зря, думала девушка, разглядывая низкий, заросший волосами до самых бровей, лоб Ильи. Двигая бедрами и коленками, Жене выбралась из брюк окончательно – так змея сбрасывает старую кожу.

– Помогьи мнье, – девушка подняла ногу и протянула Илье узкую ступню, обтянутую коротким, едва доходящим до щиколотки, носочком с веселеньким узором из мультяшных котят и щеночков. Остекленевшему Пузднецову потребовалось время, чтобы понять, чего от него хотят – вид, открывающийся из-под протянутой темной ножки, отправил его в нокдаун. Взмокшими деревянными пальцами Илья потянул за носок, снова чуть опустил глаза и подавился набежавшей слюной. Солдатика Пузднецова обычно нельзя было назвать ни стойким, ни, тем более, оловянным, но сейчас служивый налился таким количеством соков, что казался просто огромным, поднимая свою скрытую под семейными трусами каску чуть ли не до подбородка Ильи. Сам Пузднецов, в отличие от своего редкоземельного корня, выглядел сморщенным и уменьшившимся в размерах.

– О! – увидев рвущийся из-под трусов колышек, Женевьева застонала. – Ильюша! Не мучай менья!

Эти слова, произнесенные с очаровательным французским проносом, произвели в горошинке головного мозга Пузднецова короткое замыкание, приведшее, вопреки всяческим ожиданиям, к удивительному результату. Внутри щуплой сущности Ильи проснулся (или родился?) некий новый, ранее незнакомый Пузднецов. Этот Пузднецов хотел рвать клыками плоть, пить свежую кровь и иметь своих жертв в разверстые раны.

– Говорррри! – прорычал новый Илья, и ухватился зубами за носок, не желающий слезать с пятки. – По фрррранцузски говорррри!!!

Женевьева, чувствуя плотные, почти видимые невооруженным глазом волны животной энергии, исходящей от Пузднецова, периодически вскрикивая и заходясь стоном, что-то приговаривала на своем родном языке. Ее бедра сжимались в такт пульсации этих волн. Илья наконец справился с носком. Каждый длинный оливкового цвета пальчик обнажившейся ступни-лодочки украшал ноготок с изысканным педикюром – зеркальная гладь перламутрового лака с витиеватыми изгибами тонких черных листиков и цветочков. Увидев свое отражение в ноготке – огнеглазого зверя, сорвавшегося с цепи, и решившего подкрепиться носком (он все еще оставался в зубах) – Илья обезумел окончательно. Издав громкий утробный рык сродни львиному, Пузднецов приплюсовал к стонам и бормотанью Женевьевы треск разрываемой ткани – одним рывком он умудрился избавить себя от майки и трусов, превратив их в лохмотья. Девушка, чувствуя, что в пожаре страсти и сама теряет разум, рванула на себе дорогущий топик, купленный на рождественской распродаже в одном из бутиков на Елисейских Полях, испортив его безвозвратно. Зверь увидел высвободившиеся упругие кулачки грудок с раскосыми сосками – каждый не меньше шоколадной медальки – пронизанными один золотым колечком с крохотным бубенчиком, второй – серебряной гантелькой. Почувствовал аромат молочного шоколада, смешанный с легким запахом корицы, исходящий от разгоряченного молодого тела. Каким-то непостижимым образом увидел на щиколотке той ноги девушки, носка с которой он снять не успел, вытатуированную цветастую бабочку и… не выдержал. Густое ядреное семя безудержно, как кровь из рассеченной артерии, хлынуло на плоский живот Женевьевы, обжигая кожу и скапливаясь в ложбинке пупка. Девушка изогнулась дугой, выдала протяжный стон, и, часто дыша, как загнанная лошадь, закатила свои обсидиановые очи.

– Это все бабочка… – потерянно озираясь, бормотал Илья, закрывая срам руками. Зверь, не надолго поселившийся в нем, выплеснулся вместе с липкой струей, и теперь казалось, что Пузднецов не вполне понимает, кто он такой и где находится.

– Бьедный мальиш, – отдышавшись, улыбнулась Жене и ласково потрепала одинокую жировую складку на животе Пузднецова. – Мы тебья поставьим на ногьи.

Поборов вялое сопротивление, девушка скинула руки Ильи с его паха. Почувствовав, как черный шелк волос щекочет впалую грудь и дряблый живот Пузднецова, а горячее дыхание росой оседает на тестикулах, зверь снова встал в стойку. Даже не встал, а, скорее, вскочил – так резко и неожиданно, что Женевьева сперва чуть не подавилась, а спустя тридцать секунд – чуть не захлебнулась. Ее вынырнувшее между коленей Ильи лицо со спутанными волосами и перемазанными семенной жидкостью щеками выглядело абсолютно счастливым.

– Ты льюбишь козочьек? – не давая Илье опомниться и снова остекленеть, сверкая озорными угольками черных глаз, Женевьева встала на четвереньки и повернулась к нему попкой. Расстояние от носа Пузднецова до уютных депиллированных складочек, притаившихся между гладких упругих ягодиц, составляло сантиметров десять, не больше. Женюсь, успел подумать Илья, прежде чем зверь снова полностью затмил его сознание.

16. Муки совместного творчества ч.4

Jedem das eine (нем. Каждому свое)

Надпись над воротами Бухенвальда

– Стоп! Стоп! Стоп! – Геша яростно и неуклюже замахал руками, сбив на пол пивную бутылку (к счастью, пустую). – Я протестую. С какой такой радости ты под Пузднецова сексапильную француженку подложил?!

– Чего это я? – Лёня устало рыгнул и потянулся за следующей бутылочкой пивка. – Ты сам придумал, что Шайморданов, ик, выполнит любое это… желание нашего много-ик-уважаемого опёздола.

– Да! – Друзилкин с неудовольствием отметил, что от ящика не осталось почти ничего, а Пузырьков пьянее, чем он сам. – Но что он пожелает отжарить француженку – это ты придумал. Я помню, как ты на первом курсе рассказывал мне историю про зажеванную пленку с французской порнушкой. Чей там папа помешал тебе до конца насладиться зрелищем, а?

– Римский, – почти не отрываясь от бутылочного горлышка пробулькал Пузырьков. – И ваще, хорош уже гнать. Я, ик, предложил, ты согласился. Сам, между прочим, имя ей придумал – Жене Беструссо, тьфу тебя, Лука Мудищев.

– Сам ты Мудищев, Баян Ширянов, – огрызнулся Друзилкин, вырывая пиво из рук друга. – Нормальное имя придумал, ты бы сам ни в жисть не допер. Но ты мне не говорил, что эта Жене такая секси будет – с пирсингом, педикюром и без трусиков. За каким хреном она Пуздятине кочерыжку мусолить начала?