Зона Посещения. Избиение младенцев - Александр Щеголев Страница 20

Я смотрю на него особым образом, как умею, когда припрет. Не знаю, что там люди видят в моем взгляде, но скотство с них обычно слетает, как шелуха с ошпаренной луковицы. Сэндвич пугается:

– Подожди, чего пылишь? Дурак, шуток не понимаешь… Твоего отца взяли за убийство. В «Метрополе» шлепнули столичную цацу, Рихтер ее фамилия…

– Подробности убийства знаешь?

– Не сильно больше, чем в новостях. В отеле видели, как Макс, ну, то есть твой отец, ночью приходил к миссис Рихтер, поднимался к ней в люкс на лифте. Время совпадает со временем смерти. Дежурный сначала позвонил ей снизу, спросил разрешения, значит, тогда она была жива. Кстати, все материалы видеонаблюдения кем-то уничтожены, копы считают, что Максом… твоим отцом. Никто другой, кроме него, ночью в люкс не заходил, во всяком случае, в отеле больше никого постороннего не видели.

– Так… – Я соображаю. – Это все непрямые улики. Плохо, но есть с чем работать.

– Плохо, Пэн, плохо. Его повязали с поличным, как только он сунул банковскую карту в банкомат и ввел пин-код. Карта принадлежала той богатой цаце, а на счету была офигенная сумма. Большой куш, мотив для убийства. Если Макс ввел пин-код, значит, откуда-то его знал. Откуда? От убитой. На ней под три десятка ножевых, ее перед смертью явно пытали. Зачем пытали? Чтобы узнать код. Так все складывается, Пэн. Копы, как я понял, специально следили за твоим отцом, хотели, чтоб все тип-топ, чтоб точно с поличным…

Скверные дела. Настолько скверные, что у меня на миг мутнеет в глазах.

Банковская карта… Видимо, та самая, которую миссис Рихтер оставила папе в конце их безумного разговора. Долбаный аванс. Провокация?

Какая, к свиньям, провокация?! Она планировала, что ее укокошат? Да быть такого не может! Стервы вроде нее, наоборот, мечтают пережить всех и остаться последним человеком на Земле!

Спокойно, беседа еще не окончена. Обдумывать будем позже.

– Мне жаль, Пэн, – подытоживает Сэндвич. Хрен ему кого жаль. Хорошо видно, что испытывает удовольствие от рассказа, чутко улавливая мои эмоции. – А знаешь, что хуже всего? В городе объявился Носорог. И это не африканский бык, Пэн, это погоняло очень уважаемого человека. Можно сказать, птица высокого полета…

– Так птица или корова? Я в курсе, кто такой Носорог, не трудись меня поразить. И что миссис Рихтер была его женой, тоже в курсе.

Он удивлен и разочарован. И правда хотел меня поразить.

– Ну, раз так… Значит, сам понимаешь, что грозит твоему отцу. Полиция для него, по-моему, сейчас самая маленькая из проблем.

– С чего ты взял, что Носорог в Хармонте?

– Источники! – изобразил он пальцем спираль. – Ты не сомневайся, инфа стопроцентная.

– И где конкретно этот бык у нас обитает?

– Ты б еще спросил, какого калибра у него пушка. Не знаю и знать не хочу.

– Ладно, ладно, – говорю Сэндвичу, следя за голосом, чтоб не дергался. – Я тебе благодарен, инфа у тебя – высший сорт. Есть второе предложение, интереснее первого. Выведи меня на своего босса.

– Какого босса? – фальшиво удивляется он.

– Того, которому твой бармен, мистер Бистро, переправляет мои посылки из «Детского сада».

– Откуда знаешь про «Бистро»… Тьфу! Слушай, ты, летающий мальчик… Говнюк ты все-таки! Если проболтаешься, тебе конец.

– Я буду очень осторожен в общении. Ну так что?

– Тебе это вообще зачем?

– Есть, что продать, – говорю. – Новый товар, и он куда ценнее, чем все эти волоски, вся эта мутантская шерсть. Но разговаривать буду только с вашим заказчиком.

– Ты сказал – предложение, а на самом деле – подстава, – шипит Сэндвич в ярости. – Мне-то какой прок вас сводить? Чтоб через меня переступили, как через кучку говна? (Именно так, мысленно соглашаюсь я с ним. Именно кучка. Сам сказал.) Да и не знаком я с заказчиком, все контакты через Ву!

– Даю двадцать процентов от суммы сделки. Мой товар – бомба, тянет на две сотни грандов. Это для начала. А каким хитрым винтом ты поимеешь своего Ву или, там, сговоришься с ним – твои заморочки.

И как-то сразу ситуация меняется. В глазах у Сэндвича загорается огонек, имя которому жадность, а в голове, я полагаю, начинают щелкать большие числа.

– Тридцать процентов! – объявляет он. Я демонстрирую острые сомнения. – Ты не знаешь Ву, – настаивает он, – этого хорька не объедешь, значит, придется делиться.

– Двадцать пять, – поднимаю я ставку – и вдруг замечаю…

Чуть не пропустил, пень деревянный!

Из проходной, оказывается, уже выносят носилки.

И тогда я выталкиваю дверь машины («Осторожно, ты!» – вопит оскорбленный Сэндвич), выпрыгиваю на тротуар, не дослушав, что он мне там начал плести насчет объективных сложностей, чем начал возражать, какие выдвигать условия и какую определять цену вопроса. Я мчусь встречать маму.

* * *

Пока я валял с Сэндвичем дурака, изображая крутого оперативника, солдаты из фургона оцепили подходы к Институту. Меня не пустили дальше скамеек на площадке. Осталось только стоять и наблюдать.

Стою, наблюдаю.

Сначала выносят трупы в мешках. Когда я подбегаю, Каролин, видимо, уже погрузили, потому что Крюк, шатаясь, как пьяный, бредет от одного из вэнов. Миновав оцепление, добредает до газона, стоит, закрыв лицо руками, и падает. Лицом вниз. И остается так лежать.

Я бросаюсь было к нему, но тут появляется мама – спускается по лестнице. Не сама, увы, ее несут на носилках санитары, а она пытается встать и доказывает им, что ей гораздо лучше и что она может передвигаться самостоятельно. Врач шагает рядом, не реагируя…

Что-то было не то. Смотрю и не могу понять.

Понимаю, когда санитары открывают заднюю дверь вэна и принимаются заносить носилки в салон. Выражение лица у врача… Среди медиков хватает людей циничных и черствых, повидал я таких среди многочисленных папиных знакомых, так что вежливым равнодушием и отсутствием интереса к пациенту меня не проймешь. Но равнодушие этого было совершенно иного сорта. Плевать он хотел на маму вовсе не потому, что скотина такая, а потому что занят был делом. Он контролировал окружающую обстановку – короткий взгляд на одну крышу, на другую, взгляд на автостоянку, потом – вдоль улицы, потом – на окна жилого дома. Спецназовец на задании, сталкер на маршруте. В крайнем случае – телохранитель. Папа иногда похожим образом преображается – во время приступов, когда на него что-то находит. «Бурная молодость не отпускает», – шутит он, глотая нейролептик.

А этого типа в зеленом халате что не отпускает? Быть готовым к опасности для него явно привычное занятие. Потому и лицо такое – специальное.

«Злой доктор».

Не его ли подглядела в своем видении Бабочка, странная девочка, умеющая вытаскивать радугу из бурды?