Исход - Олег Маловичко Страница 20

Свет истекал из нее помимо воли, она жила так, она была светом.

Вот они сидят в кофейне, и Светка касается чашки, и чашка становится необычной, волшебной. Алишер тянется за сахарницей и неловко роняет ее, и коричневые песчинки скачут по столу, а Светка смеется и сметает их ладошкой в ладошку, затем — хлоп-хлоп ладошками друг о друга, и песчинки падают в пепельницу, но уже медленно, чуть не искрясь, как волшебный порошок, магическая пыль.

Все, к чему она прикасалась, было радостью.

Он еще не целовал ее следы, но все шло к тому (тряпки-то подворовывал зарывался в них лицом когда уходила). Это он-то, Алишер, познавший женщину в тринадцать и в последующие пять лет сбившийся со счета; на которого оглядывались и малолетки, и зрелые, знающие всему цену дамы; которому в любом кафе бросали записки с телефоном; влюбился теперь как последний дурак, и смотрел на часы, отсчитывая минуты до встречи, подгоняя глазами медленную стрелку, не отпускал Светку утром, закрывая проход к двери, вылезал на балкон или вскакивал на подоконник и орал на всю улицу:

— Светка, я тебя люблю!

Когда уходила, падал на диван и смеялся, не в силах справиться с бурлением любви и молодости. Боролся с собой, но выдерживал пятнадцать минут, набивал глупую эсэмэску и ждал ответа с замирающим сердцем.

Он, считавший себя закрытым и непробиваемым перед всеми бедами и соблазнами мира, оказался беззащитен перед первой любовью и сдался на ее милость. В этом чувстве не было ревности, похоти и попытки контролировать. Были улыбки при встрече и мысли друг о друге, были бессонные ночи из сплетенных тел, тяжелого дыхания, вина и пота, были закаты у набережной и рассветы на крыше, был терпкий запах сока любви на его губах и пальцах, были изнеможение и бессилие, и не было пресыщения.

Он понял, как дорога ему Светка, в то утро, когда она ушла от него, торопясь в школу, а через десять минут, когда он, не вытерпев, перезвонил, испуганно и напряженно сказала, что мужик с диким взглядом идет за ней от самого его дома, она уже несколько раз сворачивала, и он поворачивал тоже.

Алишер летел, не помня себя, на ходу застегивая джинсы, ловя ветер развевающимися полами наброшенной на голое тело куртки, а в голове вертелись обрывки репортажей о Лунатике — накануне нашли жертву. Догнав Светку у метро, стал ходить кругами, как зверь — спиной к ней, лицом к миру, сжав кулаки. Он любил ее и готов был защищать.

Познакомились в конце марта, когда зима и весна, подобно враждующим армиям, попеременно занимали Москву, то заставляя снег таять, то снова схватывая его остатки ледяной коркой. Алишер, подмерзший на улице в короткой кожанке, вбежал в клуб и застыл у обдува калорифера, постепенно распрямляясь и расслабляясь. Он работал «по телефонам», был третий клуб за ночь, и к тому времени он заработал уже косарей восемь. Еще пара лошков, пара трубок — слы, бро, дай звякнуть, на моем батарея села — торопливые эсэмэски, тут же стертые, и домой, отсыпаться после рабочей смены.

Но увидел ее. Светка сидела в компании друзей. Было четыре утра, она подавила зевок и засмеялась, а наблюдавший за ней Алишер заметил свет, начинавший ее имя, и понял, что она должна быть с ним, а он с нею.

Забалтывать было его даром и главным инструментом. Своим обаянием Алишер вовсю пользовался и с девушками, но их, в отличие от терпил, не грабил. До Светки.

— Ты был в Лондоне?

Первое, что она спросила, когда подсел. Нормально, у Алишера-то? Не был он там. Он вообще нигде не был, кроме Москвы. Москва была для него всем, мир начинался и заканчивался ею, а дальше была terra incognita, пустыня и прерия. У него и паспорта-то не было, и он летал по жизни, не имея к чему прикрепиться, как воздушный шарик в бурю.

— Почему Светлана? — захрипел коктейлем через трубочку. — Чем предкам насолила?

— Схватка генов. Мама русская, папа узбек. Родилась светленькая, глазки голубенькие, как фары, на поллица. Месяц радовались, потом папина порода поперла, — пожала плечами. — Here I am. А ты кто?

Он не знал, как ответить. Обычно назывался цыганом — это нравилось девушкам, но ей врать не хотелось.

— Понятия не имею. Но явно твоих кровей.

Общего у них оказалось цвет волос да раса. В остальном — Юг и Север, лед и пламя. Она — дочь миллионера, скачущая по клубам, особнякам и частным школам, как антилопа, отбивающая копытцем золотые монеты; он — ворюга и мошенник, фармазон, остающийся на свободе благодаря обаянию и продажному лоховству московской милиции.

Он привык обольщать женщин в полчаса, она приучилась обламывать клубных ловеласов двумя фразами. Через пять минут они поссорились, хором, не сговариваясь, бросили собеседнику прощальное «Fuck you» и разошлись. Вернее, ушел он, Светка осталась на диванчике, выставив вослед его спине наманикюренный, грациозно оттопыренный средний пальчик.

Но он снова хотел увидеть Светку, поэтому спер ее телефон — и улыбался последним, выходя на улицу.

Ей было шестнадцать, ему — восемнадцать. Он стал ее первым мужчиной, она — его первой любовью.

Она была хулиганкой хлеще его. Стырить тряпку со штрих-кодом в бутике и бегать от шкафов-охранников по эскалаторам и лесенкам молла — было ее идеей. И играть на Тверской, у памятника Пушкину, на гитаре, собирая мелочь в помощь пострадавшим от кризиса олигархам тоже было ее фишкой. Али не мог понять, зачем она это делает, и путем долгих размышлений пришел к выводу — просто она такая. И все. Она не терпит мира скучным. Потому что мир не скучный и не веселый, а такой, каким делаешь его для себя. Она делала мир счастливым, веселым и радостным, и один миг не был похож на другой.

Она носила смешные шапки, перчатки с обрезанными пальцами, утыкала одежду значками с дурацкими надписями, а когда отец не пустил ее на вечеринку, сделала на следующий день татуировку в низу шеи, у левой ключицы. На нежной, шелковой коже, чей запах сводил Али с ума, было выведено затейливой прописью: «Human Inside». Каждый раз как Свете казалось, что ее притесняют, она дергала ворот вниз, и зло смотрела на обидчика, пока он читал фразу.

Она сбегала с уроков, чтобы быть с ним, он забивал на работу. Светка любила Лондон, балет и сериалы о врачах, Алишер любил читать. К чтению пристрастился, когда работал «на дырках» по поездам. Начищал медные кольца, что они блестели не хуже золотых, и продавал по поездам, проезжающим через Москву. Лучше всех брали упитанные тюменцы в норковых кепках. Пассажиры оставляли книги, и Алишер, если в вагоне не удавалось сбыть ни колечка, ни цепочки, стал прихватывать книгу. Так и пошло. Вскоре не мог обходиться без романа и испытывал чувство гложущей неуверенности, не имея книги под рукой — подельники смеялись.

Светку без памяти любил отец. Жесткий и властный в бизнесе, несчастный в браке, с дочерью он позволял себе быть нежным, почти сюсюкал. Никак не мог признать, что выросла, опекал как маленькую.

У Алишера родителей не было. То есть, конечно, были, не мог же он взяться из воздуха или спрыгнуть со страниц книги (когда играли в литературных героев, Светка выбирала ему Питера Пэна), но все их участие в отцовстве/материнстве ограничилось актом любви и родами. Более они в жизни Алишера не обозначились никак. Он не вполне считал себя и Алишером, поскольку имя ему досталось от наставника, Юры Глобуса, только в девять. До этого его звали «эй, ты!».