Меч Заратустры - Антон Антонов Страница 20

– Они считают, что Люцифер – это творец мира и бог свободы. У сатанистов другая точка зрения.

Кое-что об учении сатанистов Гарин уже слышал – они водились и в Белом Таборе. Но все-таки интересно было поговорить об этом с человеком, который плавал в бушующем море религий буквально как рыба в воде.

– Мой черный кардинал говорит, что рай – это страшно тоскливое место, где можно сойти с ума от нудного пения ангелов и заболеть бессонницей от того, что свет никогда не сменяется тьмой, – поведал Царь Востока. – Так стоит ли всю жизнь мучиться, отказывая себе в элементарных удовольствиях, биться головой о каменный пол церквей и выдавать свои секреты попам на исповеди, чтобы после смерти угодить в такой отстой? Не лучше ли грешить напропалую и верно служить Князю Тьмы и Повелителю Теней?

– А как же адские муки?

– Адские муки – это для тех, кто служит Богу, но не воздерживается от греха. Они верующие – им нужно. А своих слуг сатана не обижает, и они проводят вечную жизнь в пирах, балах и оргиях. И вот ведь что интересно. Бесплотные души в раю любовью не занимаются – это общеизвестно. У них и плоти для этого нет, да и место неподходящее для таких нечистых занятий. Зато в аду души грешников оттягиваются вовсю. Я все хочу спросить у кардинала, как у них там с плотью, да каждый раз забываю.

– А где сейчас твой кардинал? Здесь?

– Может, и здесь. Я не сторож брату моему. Тут сейчас все сатанисты и им сочувствующие, кроме тех, которые еще не дошли. Кто-то сказал им, что университет – это храм сатаны, и здесь должна состояться Великая Черная Месса Академиков. А академики, да будет тебе известно, – это носители высшего масонского чина посвящения. По крайней мере, так мне сообщили по пути сюда.

– Интересно, и кто им мог такое сказать? – произнес Гарин хмуро. – Не твой ли черный кардинал?

– Не думаю, – покачал головой Царь Востока. – Он охотнее привел бы всю эту толпу в свой собственный храм. Но это мог быть Заратустра. А ему я тем более не сторож, и не несу никакой ответственности за то, что нашептали ему на ухо Ормузд и Ариман.

Кто такие Ормузд и Ариман, Гарин представлял себе смутно, но все же в памяти всплыло, что первый – это бог добра, а второй – бог зла, и оба они как-то связаны с Заратустрой – тем, настоящим, который жил в Персии задолго до нашей эры.

– А ты уверен, что он вообще существует? – спросил Гарин, имея в виду уже другого Заратустру, неуловимого, как мститель, и таинственного, как бесплотный дух.

– А я и не говорил, что он существует. Мало ли в подлунном мире персонажей, которых не существует, а они тем не менее разговаривают с людьми и вдохновляют их на подвиги. Я даже слышал версию, что мы вообще не существуем, а только чудимся друг другу – и не вижу, чем она хуже прочих.

– Я серьезно.

– Я тоже. Ведь Заратустру породил я. Это я бросил клич: «Восток наш свет! Солнце наш Бог! Заратустра наш учитель!» Но к тому, что он явился во плоти, я отношения не имею. Мои подданные думают иначе, и я не хочу их разубеждать, но на самом деле я знаю только одно. Заратустра един в двух лицах и служит добру и злу одновременно, но и добро, и зло понимает по своему.

Они говорили на ходу и прервал их звон мечей в длинном коридоре. Два самурая в белых кимоно учили юношей студенческого вида пользоваться холодным оружием. Царь Востока бросил на них быстрый взгляд и продолжил речь о Заратустре.

– На его мече стояло зиловское клеймо – буквы «ЗиЛ» в овальной окантовке. Но он приказал букву «и» сбить, и вместе с окантовкой получилось «ЗЛО». А на другой стороне клинка отчеканено слово «ДОБРО» по-русски еврейскими буквами, и тоже переделано из клейма, потому что меч делал мастер Даниил Аронович Берман.

– И что – «добро» написано с ошибкой? – спросил Гарин, сразу подметив, что инициалы мастера составляют аббревиатуру «ДАБ», а не «ДОБ».

– Не обязательно, – ответил Востоков. – «А» и «О» в идише отличаются одним штрихом, а в иврите гласные вообще не пишутся. А впрочем, это тоже легенда. Даже сам мастер говорит, что сделал много мечей и понятия не имеет, кто теперь рубит ими головы ближним.

– Кстати о головах, – сказал Гарин. – Как ты думаешь, что будет, если эти психи прорвутся в здание?

– Эти не прорвутся. Они уважают масонские таинства. Не говоря уже о том, как легко стравить их между собой. Я только что говорил с Константином, и алисоманы уже выдвигаются в первые ряды, чтобы не пустить к оцеплению демониадов.

– А это еще кто?

– Ну, если сатанисты – просто плохие парни, то демониады – очень плохие. У сатанистов действует запрет убивать иноверцев. Мученик может ненароком попасть в рай, а это нехорошо. А демониады убивают всех подряд и с большой охотой. У меня такое впечатление, что они слишком буквально восприняли учение темного Заратустры об очищении земли от греха путем истребления всех людей поголовно. Разве может быть грех без грешников?

– Интересно, а чему учит светлый Заратустра?

– Не принимай бой, если можешь победить без боя, не причиняй боль, если можешь победить без боли, не проливай кровь, если можешь победить без крови. Побеждай всегда! – отчеканил Царь Востока.

– А тебе не кажется, что у него просто раздвоение личности?

– У нас у всех раздвоение личности. Никто не служит только добру или злу. Даже демониады. Они просто верят, что после смерти станут настоящими демонами ада и будут наслаждаться мучениями других. А для этого надо наполнить ад грешниками, и лучший метод – это совращать людей в смертный грех и убивать их в самый разгар греховного действа. В точности по Гамлету.

– А где же тут добро?

– Любой ортодокс тебе скажет, что за смертный грех наказание – смерть. И какая разница, побивать прелюбодеев камнями или казнить их ножом в горло в момент оргазма?

Востоков говорил об этом так спокойно, как будто и в том, и в другом нет ничего необычного. Но Гарин давно перестал удивляться этой манере Царя Востока.

– Если кто-то хочет умереть – я не в силах заставить его жить, – говорил он. – Если кто-то хочет страдать – я не в силах заставить его наслаждаться. Я даю защиту, но не навязываю ее.

И в полном соответствии с этим принципом любой суд на земле Великого Востока, прежде чем принять к рассмотрению дело об убийстве, с максимальным тщанием выяснял, не по доброй ли воле ушел из жизни покойный. Ибо добрая воля превыше всего – даже превыше закона.

Так говорит Заратустра.

Царь Востока умолчал о том, что многие «слова Заратустры» сочинил он сам, и в этом смысле Заратустра и вправду был двулик. А скорее – многолик, ибо никто не знал, сколько еще людей приписывают ему свои собственные изречения.

Тот же, кого называли этим именем, ни разу ни словом не возразил против ложных изречений. И осведомленные скептики спорили, что это может означать. Одни твердили, что Заратустры не существует, а другие склонялись к мысли, что ему просто все равно.