Утраченная планета и панк-мастер ржавых отходов - Снайпер Майора13 Страница 20

Мы молча проследовали до ближайшего люка наверх, и уже на Поверхности Данила заговорил:

– Ну, чего поплелся за мной? Там твой отец только-только выкарабкался с того света, а ты его оставил. Нехорошо.

Данила закурил, смотря на меня.

– Я… я все объясню ему позже. Пока что я хочу поговорить с тобой. То, что сказал мой отец… я его мнения не разделяю, что бы ты знал. Я благодарен тебе за то, что спас его. И меня. Если я могу хоть что-то сделать для тебя… хоть что-то…

Панк выдохнул в небо дым, устало зажмурившись, и ответил:

– Я привык к таким словам. Просто… не знаю. Привык, что меня за человека не считают, что меня боятся, сторонятся… Привык, но… все равно не могу. Больно. И так несправедливо, что аж зубы сводит. Он ненавидит меня лишь из-за того, что мои глаза… такие. Будь я обычным панком с Поверхности, он испытывал бы другого рода ненависть. Ту, которую я бы еще мог понять. Но это… ладно. – он затушил ногой окурок, – проехали. Говоришь, его мнения не разделяешь? Ладно. Тогда, я пошел. Увидимся как-нибудь.

– Эй, ну ты куда… – я видел, что он все еще был расстроен. И как будто он не верил мне вовсе, – ну как мне доказать, что я на твоей стороне? Что сделать?

– Да ничего мне от тебя не надо. Я пойду. Устал что-то. А ты, это, давай, возвращайся к отцу, ему сейчас никак нельзя нервничать. Если вдруг снова станет плохо… найди другого медика, уж извини. Больше я спасать его не буду. Хоть он и отец тебе, но я убью его, я себя знаю.

– Постой, – я ухватил рукав его плаща, когда он развернулся в сторону своего бульдозера, – я ведь обещал тебе помочь с ракетой, помнишь?

– Угу. Ну, значит поможешь. Но не сейчас. Я правда устал. Я свяжусь с тобой как придет время. Все, пусти. Меня Кошка дома ждет. И «Джек».

Он легонько выдернул руку и поплелся к машине, ни разу не обернувшись. Лишь подойдя к кузову, он сказал мне:

– Это, увидимся. Не помри только раньше времени.

На этом, он уехал, оставляя меня с чувством вины, страхом и ощущением потери.

Глава 7. Синяки.

Дни тянулись один за другим. От того, что Данила так и не связался со мной, а отношения с отцом трещали по швам, я чувствовал себя так, будто меня приговорили к бесконечной пытке. Дома становилось невыносимо находиться: отец разговаривал со мной сквозь зубы, то и дело ища повод поругаться или упрекнуть. В тот день, когда я вернулся обратно после разговора с Данилой, мы с отцом тут же сцепились:

– Сказал же, выйдешь за дверь – не возвращайся!

– Да хватит тебе! Некуда мне больше возвращаться, сам знаешь.

– А было бы куда, так и не вернулся бы?

– Не говори чепухи. Волнуюсь я за тебя. Вот, таблетки пить тебе еще.

– Не буду.

– Господи, отец… помереть хочешь?

– Лучше помереть, чем наблюдать все это…

– Что наблюдать? Не драматизируй. Вот. Выпей таблетку. Сказали тебе, пить по одной в день…

– Демон этот сказал? Не буду. Ничего от него принимать не буду.

– Хватит. Мне стыдно за тебя. Данила…

– «Данила»… у этих тварей не бывает имен.

– Данила спас тебя, рискнул…

– Ага, рискнул. Нашими жизнями рискнул.

– Наши жизни и так ему принадлежат. Что моя, что твоя. Так какая разница, если от его руки и погибнем?

– Ты глаза его видел? Видел же?

– Ну глаза и глаза… что с того…

– Сам же знаешь, что это значит. Бесовские они… разные… ох, и погубит он всех. Вот увидишь.

– Да мы и так не живем.

– Чего? Разве тебе плохо в тепле и безопасности живется? Неблагодарная ты рожа!

– Не жизнь это, отец. Не жизнь.

На том мы и заткнулись оба. Я до смерти устал, а отец… не знаю. Наверное, тоже устал. Да и успокоился, видя, что я вернулся. Но он знал, что я рано или поздно уйду. Каждый раз, когда за дверью слышались шаги, он весь напрягался, бледнея – боялся, что панк придет и заберет меня. Я же напротив, весь оживлялся и с надеждой ждал, что дверь откроется и Данила войдет, укутанный в этот свой шарф смешной.

Но никто не приходил. Мы просто протухали внутри коморки, вдвоем. Это сводило меня с ума так сильно, что ком в горле вставал, не давая вздохнуть нормально. А в груди что-то как будто замкнуло, вместо легких два булыжника висели да к земле тянули. Невыносимо было больше ни ждать, ни жить вот так вот. Поэтому, я решил сам выйти на Поверхность. Я понимал опасность этого предприятия, ведь дом панка был далеко отсюда. Накатывал страх, но находиться дома я больше не мог. Уж лучше страх, чем эта… тьма. Я посмотрел на часы – они показывали 2:45. Я даже не понял, ночи или дня, мне все равно было. Хотя тут всегда день. Я просто встал, накинул на шею шарф, засунул обрез за спину, прикрывая жилеткой. В кармане проверил ножичек и выдохнул, набравшись решимости.

– Куда? Наверх? Так не пришел никто. Бросил он тебя. Потерял, видать интерес. И слава Богу. И хорошо. Отстал от нас, бес этот. Сиди уже, нечего тебе еще дурью маяться.

– Где сидеть? Тут, с тобой что ли задыхаться? Сколько мне еще нужно прожить так, чтобы в конце концов выстрелить себе из обреза в голову?

– Во как. Раньше у тебя таких мыслей не было. Рад был, что в тепле и уюте живешь, а не со зверьем снаружи, Совсем не ценишь ты…

Я рассмеялся:

– Ценю что? Жизнь? Это ли жизнь, а? Мы существуем, отец. Не живем. Скажи вот мне, что ты чувствуешь?

Папа растерялся. Его взгляд, устремленный в пол, забегал, пока он пытался что-то придумать.

– Вот видишь. Ничего ты не чувствуешь. Совсем ничего. И дико боишься одиночества. Вот уйду я – и все. Ты этого боишься, а не того, что умру я там. Так и я. Я тоже боюсь остаться тут совсем один, когда ты умрешь. Зачем тогда жить, одному в этой коробке? Где даже улыбнуться некому… нет, отец, не жизнь это. И жизнью никогда не было.

– А там – есть жизнь? Там, с ним? Почему так рвешься туда, разве ты не видел, какие сволочи там живут?

– Сволочи и тут живут, только тихие. Там они настоящие.

– Как это?

– А так. Не скрывают, что сволочи. Ты хотя бы знаешь, что они из себя представляют.

– И все же… не ходи, прошу тебя… страшно мне, – он уронил голову в ладони, теряя голос.

Сердце в груди сжалось при виде этой картины. Я подошел к нему, обнимая за плечи:

– Не могу я тут. Душит меня все. Не могу. Умру я тут быстрее, чем… не могу, отец.

Он отнял руки от лица, заглядывая мне в глаза:

– Страшно мне, одному тут… как ты и сказал… но не от того, что один останусь, а от того, что тебя потеряю.